Остров без тайн - страница 42

— Та-ак, — протянул Борис и прочертил ещё по минусу — слева и справа. Ну, а другие товарищи разве не делали тебе замечаний? Ты ведь с ними не ссорился.

— Ну, другие — они просто товарищи, а Ваня — он мой друг. Был друг…

Борис опять склонился к песку, но ничего не начертил, а воткнул веточку в землю.

— Рассуди, Пётр, вот какую историю. На заводе было, в нашем цехе. Работают у нас два брата, токари. Хорошие ребята, комсомольцы. Вместе ремесленное кончили, вместе рекорды ставили, вместе в клуб ходили. Только однажды на собрании младший брат, Михаил, берёт слово и говорит: «Я на Павла (это старшего так зовут) должен заявление сделать. Не хочет он в вечернем техникуме учиться. Убеждал я его, убеждал, а он своё: потом, говорит, успею. Считаю, что неправильно Павел поступает, не по-комсомольски, а как лодырь». Сильно брата ругал. Ну, другие его поддержали, и собрание вынесло такое решение: обязать Павла продолжать учёбу. Сильно Павел на брата рассердился, даже в другую комнату в общежитии переехал. Его спрашивают: «Ты что это?». А он: «Никогда брательнику не прощу, что на весь завод меня осрамил»… Вот так поссорился он с братом, а учиться всё же стал: решение собрания для комсомольца — закон… Нынче техникум кончает, мастером будет работать. И теперь брагу большое спасибо говорит… Вот ты и рассуди: молчать должен был Михаил, раз он Павлу такой близкий человек, или не молчать? Прав он, что выступил на собрании, или неправ?

— Ну, тут дело серьёзное. Тут надо было выступить.

— В этом случае надо было?

— Надо.

— А если бы Павел, скажем, трудовую дисциплину нарушал, если бы он во время работы другим, посторонним делом занялся, как ты думаешь, выступил бы Михаил против этого на собрании?

— Михаил? — Петя поднёс было ко рту палец, чтобы погрызть ноготь, но грызть не стал, а сделал вид, что смахнул с губы соринку. — Наверное, выступил бы.

— Совершенно точно говоришь! — Борис взял веточку и решительно зачеркнул оба минуса справа. А слева оставил. — Правильно я сделал? — Он в упор поглядел на Петю.

— Слева — это значит я?

— Слева — это ты.

— Тогда правильно, — тихо сказал Петя и опустил голову.

— Ты не вешай котелок на крючок. Подожди. Историю мы эту ещё не до конца обсудили. Дальше, скажи, что делать? Кто из братьев, по-твоему, мириться начал? Павел или Михаил?

— Павел должен… — И Петя уронил голову ещё ниже.

— Значит?..

Петя молчал, чуть отвернув лицо в сторону. Потом он поднял голову, вскинул ресницы и сказал твёрдо:

— Помирюсь.

Своей большой и сильной ладонью Борис накрыл опёршиеся о скамейку худые, чуть подрагивающие пальцы Пети и легонько стиснул их:

— Договорились?

Петя глянул в широкоскулое простое лицо Бориса, кивнул головой и тихо, почти шепотом, сказал:

— Ага…

— Ну, иди.

— А к ребятам, на остров — нельзя?

— Пока не помиришься, на остров тебе вход запрещён. Иди. И не забудь ещё ногти подстричь.

И Петя пошёл. Он пошёл прямо к изолятору.

Изолятор — это отдельный домик, где лагерный врач принимает больных и где для больных есть специальная комната. Там лежал Ваня.

Петя подошёл к окну палаты. Створки его были раскрыты, но всё окно затягивал большой кусок марли. Петя прильнул к нему и увидел в комнате три белых кровати. Две пустые, а на третьей — Ваня. Он лежал на боку, прикрывшись простынёй. Перед ним была раскрытая книга, но Ваня, подперев голову рукой, смотрел мимо её страниц. Он о чём-то думал.

— Вань, — тихонько позвал Петя.

Ваня быстро повернул голову, лицо его засветилось, словно на него упал луч, но сразу же потухло и сделалось строгим, — луч соскользнул куда-то в сторону.

— Вань! — повторил Петя уже громче. — Ты что, лежишь?

— Лежу.

Петя промолчал.

— Читаешь?

— Читаю.

— Книжка интересная?

— Интересная.

Петя ещё помолчал, потом выпалил:

— А давай помиримся.

— Что? — спросил Ваня, будто не понял, а на самом деле просто ещё не сообразил — что ответить.

— Давай, говорю, помиримся. Ты на меня не сердись. Я понимаю, что я виноват, и вот… пришёл. Давай снова дружить. А?

Ваня насупился, весь как-то съёжился, а у губ легла тоненькая горестная складка. Вдруг он резко перевернулся на другой бок, натянул простыню на голову и уже из-под неё сказал глухо: