Лагерь спал. Только на кухне раздавался весёлый глуховатый говорок тети Глаши, да Силантьич шебаршил досками возле своего верстака.
Петя облокотился на перила и задумался. Вдруг сзади зашлёпали босые ноги.
— Ты почему встал?
Это был Данко.
— Да так… проснулся…
— И я… Смотри, утро какое хорошее. Сейчас бы в залив Лазарева… Красота!
— А пичуги — слышишь как? Синицы звонче всех. Весёлые.
— А ты какой-то хмурый.
— Хмурый? Не-е. Я, знаешь… — Петя глянул в серые ясные глаза Данко — они смотрели внимательно и участливо — и неожиданно для себя сказал: — А с Ваней мы совсем поругались. — И отвернулся.
Звеньевой помолчал, потом тихо сказал:
— Зря. Надо помириться.
— Я мириться не буду. Пусть сам мирится.
— А мы заставим! — вспыхнул Данко. Он всегда так: спокойный, спокойный — и вдруг вспылит. — Это ты потому, что Ваня вчера при всех отругал тебя.
— Вовсе нет.
— Ага, рассказывай! — Данко снова замолчал и вдруг засмеялся: — Чудные! Все равно помиритесь…
— Данко, а знаешь что… Ты меня с ним перемени в паре, я с Сашей буду ходить, а он пусть с Сеней.
— Ничего не выйдет. Как распределились, так и будет.
— Ну, перемени. Что тебе, трудно? Всё равно у нас с ним не получится.
— Получится.
— Перемени!
— Отвяжись. Сказал: нет — значит нет… Смотри, вон Борис идёт. Он нам сейчас да-аст трёпку за то, что раньше, чем надо, поднялись.
Но как раз в это время запела труба. На короткое низкое «соль» налетело и смяло его звонкое протяжное «до», потом «соль» зазвучало снова, ноты запрыгали, зазвенели вперемежку, и где-то вдали, у подножия Таёжной, забилось трепетное разноголосое эхо. Горн замолчал на полминуты, а потом запел с новой силой, перекрывая говор и смех, сразу возникшие в лагерных дачах.
На большую поляну перед клубом начали выбегать голоногие ребята. С разбегу спрыгнул с крыльца, перевернулся, встал вниз головой и прошёлся на руках Саша. На ходу натягивая майку, вышел на крыльцо Сеня. Данко, хлопнув Петю по плечу, перемахнул через перила и понёсся на поляну.
Зарядка!
Лагерный день начался.
Тяжёлым был этот день для Пети с Ваней. Когда они вышли на острове из лодки, покинув дружную компанию, и остались наедине, между ними сразу встала мрачная тоскливая отчуждённость. Бывало, и раньше они не разговаривали — за работой или просто так, оттого что разговаривать не хотелось, но то было лёгкое, нисколько их не стеснявшее молчание. А сейчас оно было каким-то напряжённым, в нём были насторожённость, глухая неприязнь и, вместе с тем, стыд.
Почему же не бывало такого раньше? Ведь очень часто они спорили друг с другом, и нередко дело доходило чуть ли не до драки. Но через минуту они уже мирно беседовали и всегда готовы были постоять один за другого.
А тут поспорили — и получилась ссора. Петя не мог простить Ване, что тот стал делать ему замечания при всех, словно не мог сказать наедине, по-приятельски. «Осрамить хочет? Ладно!..» А Ваня не мог молчать — потому что это было уже не только их, приятельское, частное дело, а общее, всего звена и даже отряда. Каждый считал, что он прав, и никто не хотел сделать первый шаг к примирению.
Петя шёл впереди с компасом, Ваня с планшеткой — за ним. Длинные, сутуловатые, сумрачные, шагали они по лесу, и каждый думал о своём.
«Вот закончим эти проклятые промеры, — думал Петя, — и я всё равно начну изучать на острове птиц. Отпрошу двух или трех ребят из кружка, и начнём мы с ними наблюдать. А потом составим описание и отдадим его в биологический кабинет. Вот Мария Сергеевна обрадуется!..»
Мария Сергеевна — это преподавательница биологии. Петя и Ваня были её первыми помощниками. Были…
«Теперь вот как будем? — озабоченно размышлял Петя. — Придётся разделиться: я — только по птицам, а он — только по растениям… А вообще-то плохо. И как это у нас получилось? Ну ладно, я виноват. А зачем придираться? И главное — при всех! Разве это по-товарищески? Принцип какой-то выдумал. Ну ладно же!..»
А Ваня, шагая следом, думал: «Не везёт мне что-то этим летом. Сначала всё не мог ветвистую пшеницу достать. Достали — она чуть не погибла. Пшеница стала поправляться — с Петей поссорились. А кто поссорился? Ну ладно, я начал. Но ведь я предупреждал его. И ребята говорили. А он всё своё. Вон как вчера звено рассердилось. И я ничем не могу помочь!.. Только он сам виноват… А всё же плохо. Эх!..»
