Надя краем глаза взглянула – и замерла.
Самосожжение журналистки у Красной площади! Лиза Горихвост обвиняет в своей смерти Россию! Кадры с места трагедии!
Дрожащими руками Митрофанова кликнула по иконке. Лиза Горихвост – нескладная, некрасивая, с влажными волосами и удивительно сейчас прекрасная – стояла у серой стены. На нее были нацелены несколько камер. Где-то совсем рядом истерили полицейские сирены. Она выкрикнула: «Нельзя жить в мире вранья!» Щелкнула зажигалкой и обратилась в ослепительно-яркий факел. В кадр влетели люди, повалили ее на землю, пытались погасить пламя, но огонь продолжал пылать.
* * *
Федеральные каналы событие проигнорировали, но Интернет и западные средства массовой информации бушевали. Надя с Димой сидели плечом к плечу у монитора.
Лиза Горихвост. Одна из самых «неудобных» правительству журналисток. Ярая противница непроверенной вакцины. Ненавистница подкрученной статистики. Ей неоднократно угрожали, ее обвиняли в клевете – судебное заседание должно было состояться на следующей неделе.
И она не стала ждать сфабрикованных обвинений – сама вынесла себе приговор. СМИ не сомневались: «русская Жанна д’Арк устала жить под постоянным прессингом».
«Она была слишком свободной для этой страны».
Нигде не говорили о том, что Лиза Горихвост лечилась в Клинике ментального здоровья, познакомилась там с медсестрой Касей. Зачем-то водила ее на лекции в Третьяковскую галерею и на выставку Моне. И совершила свое самосожжение через день после загадочного убийства любовницы.
Мои родители жили, как вся страна, – радовались квартирке в «хрущобе», отчаянно копили на машину и перебивались от зарплаты до зарплаты. А я всегда хотела не банально выбраться из нищеты, но совершить рывок. Перейти в другую касту.
Меня никогда не заставляли учиться – сама жадно хватала все, что могла взять. Любимой темы в школе не было – металась то в биологию, то в юриспруденцию, то в страноведение. И поступать в итоге решила на международную журналистику.
В универ – на бесплатное – попала единственная из класса. Сразу взялась за два иностранных языка, начала осваивать фотографию. Подрабатывала везде, где брали, – водила экскурсии, писала репортажи. Спала стабильно по три-четыре часа.
И уже со второго курса организм начал бастовать. Бесплатный врач рекомендовал покой и умерить амбиции. Платный психиатр предложил ноотропы и транквилизаторы. Конечно, от покоя я отказалась. Без раздумий продолжила гонку и теперь постоянно подстегивала организм стимуляторами, а на головные боли плевала.
Сразу после универа я получила грант на учебу в Штатах. Через какое-то время поехала туда же в аспирантуру. В итоге к тридцатнику в моем активе имелись дипломы МГУ и американская степень доктора философии. А также идеальный английский, приличный французский и работа в московском представительстве крутого информационного агентства, где я стремительно делала карьеру.
Но раз в полгода, осенью и весной, я обязательно ложилась в клинику. Легкие транквилизаторы, витаминчики, массаж, ванны, психотерапия. Без этой подзарядки я не могла. Когда стабильно сидишь в офисе до десяти вечера и спишь по четыре часа, хотя бы две недели в году можно вечерами смотреть на звезды, ходить на флоатинг и потом сладко дрыхнуть до полудня.
Я пока не принадлежала к бомонду – но крутую больничку себе позволить уже могла. Сосновый лес, мраморный туалет, отделение спа-процедур, заказное меню. И медсестры приятные – их, похоже, специально учили «считывать» состояние пациента. Есть у тебя настроение – медичка всегда задержится в палате. Поболтает, улыбнется, комплиментик отвесит. Черно на душе – молча подаст таблеточки или завтрак и выйдет вон.
Больше всех мне нравилась Кася. Глазищи-блюдца огромные, голубые – только утонуть, рука легкая – уколы лучше всех делала. И душа трепетная. Персонал, даже в дорогих клиниках, тебе по обязанности улыбается. Но Касюшка – искренне радовалась, когда мне было хорошо. А когда я хандрила – и у нее губки дрожали.
– Слишком ты нежная. Зачем в медицину пошла? – спросила я однажды.
