Внезапь вплыла Платонида и, как всегда, отвлекла своим добрым достоспокойным видом. Счастье для Всеволожи, что «мамушка Латушка» увязалась за ней, заперев избу, перепоручив хозяйство соседям. «Хоть на малое времечко пригожусь, пока воля у тебя отнята, - приговаривала она. - А воротишься на Москву к друзьям, я с лёгким сердцем вернусь до дому». Платонида напоминала Полагью, только возрастом старше. Тоже услащала горькие дни изобильными приговорками. «Трещи, трещи! - обращалась к морозу, закрывшему окно ледяной рукой. - Минули водокрещи. Дуй не дуй - не к Рождеству пошло, а к Велико дню». И мороз, как бы устыжаясь, принимал руку от окна, уносился вдаль, шурша снежной шубой. Так Аксинью-по-лузимицу, полухлебницу пережили. А пришёл февраль-бокогрей, солнышко стало припекать, Платонида пуще повеселела. «На Сретенье снежок, весной - дождёк!» - радовалась она. В марте Авдотью-подмочи порог встретили пирогами на ореховом масле с лососиной начинкой. А вскоре Всеволожа пожаловалась, что за дневною трапезой щи подали пусты. «Мамушка Латушка» замахала руками: «Захотела в апреле кислых щей! Сегодня же Марья Египетская! Все запасы на исходе. Марья - зажги снега! Марья - заиграй овражки!» Вот когда ощутила Евфимия, что зиму благополучно пережила. Жди приятных новин. Грянут перемены к лучшему.
- Венценосец недёржкий зовёт тебя в свой покой, - объявила, войдя, Платонида. Не было приязни между ней и Василиусом. Князь почему-то считал, что именно она может стать споспешницей Евфимьина бегства от него. Платонида же в отместку именовала сверженного властелина не иначе как «недержким венценосцем» или «несидухой на троне». - Сведущий человек прискакал из Москвы, - добавила она к княжому позову. - Не иначе пленитель поделится с тобой новостями.
В трёхпрясельном тереме на подклете, бывшем дворце великих князей нижегородских, покои Василиуса занимали среднее прясло. Окна были стрельчатые, дверь - двустворчатая. Обычно Всеволожа на позов входила без стука. Ныне ж, памятуя о прискакавшем человеке из Москвы, постучалась. От неловкости получился не стук, а скорее какой-то скребок. Ответил раскатистый смех Василиуса.
- Чему смеёшься? - вошла Евфимия.
Князь трясся уже в беззвучном смехе, извергая из себя невнятные два слова:
- Ручная… медведица…
- Что с тобой, государь? - теряла терпенье боярышня. - Не в себе ты?
- В себе, в себе, - постепенно успокаивался Василиус - Верный мой воин, прибыв из Москвы, только что поведывал: напуган дядюшка Юрий Дмитрия неблагорасположением людей московских, как год назад. Неуютно ему во взятой столице на отнятом великокняжьем столе. Трепещет за свою жизнь! Не выходит из ложни. Обедню совершают для него в соседнем покое, слушает сквозь дверь. Вместо неподкупного стража завёл ручную медведицу. Пока поводырь выгуливает её во дворе, незаконный властитель дрожмя дрожит, ждёт, когда медведица заскребётся, чтобы впустить. Она царапает лапой, он отворяет. Ты тоже… сейчас… царапала… - сызнова зашёлся князь в смехе.
Евфимия ждала молча. Стройный стан её чётко чернел в свете стрельчатого окна.
Василиус успокоился, положил тяжёлые руки на девичьи плечи.
- Красота ненаглядная!
- Красота твоя за приставами сидит в Звенигороде, - отстранилась Всеволожа.
- Хочешь, исправлю свою ошибку? - жарко дышал он в ухо. - Марью пошлю под клобук, с тобой останусь. Матушку не превозмог, смалодушествовал.
Не впервые за зиму слышала она эти речи. Отмалчивалась. Теперь откликнулась:
- Батюшку моего, верного своего слугу, предал, а потом ослепил. Смалодушествовал? Меня, сироту, лишил дома, тоже матушки не превозмог?
- И бояр, - опустил повинную голову бывший жених, - всех ненавистников покойного Ивана Дмитрича. Каюсь!
Евфимия высвободила плечи из его рук.
- Как государя, Василиус, я тебя почитать должна. Как к человеку ну вот настолько нету к тебе почтения.
- Кабы не ты, - вздохнул он, - кто бы я сейчас был? Червь, уползающий в преисподнюю ордынского ханства! Пёс, лижущий руки своих мучителей! Будь со мной. Исправим случившееся.
- Поздно, - отвечала Евфимия. - Государыня твоя Марьица тяжела наследником. Не греши.
