- Карионова голова поддалась лечению быстро, твои же язвы выдавили из меня силушку, как сыворотку из сыра, - пожаловалась теперь Калиса.
Тут-то и вплыла Платонида с лёгким на помине творогом, молоком и подовыми калачами.
- Опамятовалась, голубка! - празднично пропела она.
Всеволожа впилась в дебелую женщину расширенными глазами.
- Мамушка Латушка! - невольно произнесли её губы.
При таком обращении Платонида дрогнула, Калиса подхватила лоток с едой.
- Как ты сказала, дитятко? - грузно опустилась хозяйка избы на лавку - Никто во всю сию жизнь меня так не звал… кроме как во сне, - задумалась она и медленно повторила: - Кроме как во сне…
Евфимия откинулась на подушку.
- Хорошо мне, - прошептала она. - После столь многого плохого наконец хорошо!
- Агафоклии с нами нет, - пожалела Калиса. - Она бы разобралась в ваших снах.
- Полно уж разбираться, - стряхнула задумчивость Платонида. - Давай-ка, голубка, молочко кушати, горячие калачики рушати.
В разгар трапезы вошёл Карион Бунко.
- Добрая весть, Евфимия Ивановна! Только что принёс вестоноша: под Ростовом Великим на Николиной горе наголову разбита рать московского князя Василья Васильича и сподвижника его Ивана Можайского. Юрий Дмитрич с сыновьями, с вятчанами движутся на Москву. Побеждённые разбежались: Иван - в Тверь. Сестрица его за тамошним великим князем. А Василий - в Новгород. Вряд ли его приветят посадник с лучшими людьми, что-то не тянут они к Москве.
Евфимия отставила опаницу с недопитым молоком, отложила недоеденный калач.
- Пагубоносная весть! - омрачилась она. - Незаживающую рану усобицы нанесла нам злица Витовтовна! Проклятый пояс! Сам золот, да концы черны.
Оконца забусели от наступившей стужи, когда Евфимия поправилась окончательно. Она сидела на лавке рядом с хозяйкой избы. И трудно было сказать, откуда больше вливается в тело живительного тепла, от печи, выходящей боком в её одрину, или от Платониды, оделявшей истинно материнским теплом с тех пор, как больная невзначай назвала её «мамушкой Латушкой». Сны их, как выяснилось, совпали, хотя Платонида не знала подоплёки увиденного, а боярышня Всеволожа вспомнила читанную отцом хартию летописца, что в таком-то от сотворения мира году великий князь киевский Святослав Всеволодович взабыль выдавал внуку свою Евфимию за греческого царевича, да не дожил до свадьбы. «Мамушка Латушка», слушая постоялицу, хлопала руками по бёдрам: «Охти мне!.. Ахти мне!» И, не умея объяснить чуда, в который раз принималась рассказывать, как трясла болящую огневица, как часто она дышала, как выступила прыщеватая сыпь на губах. При этом толстуха обязательно приговаривала, засматривая в лицо боярышни: «Без притчи лихоманка не берет!» Однако едва речь касалась причин болезни, Евфимия умолкала или отделывалась незначащими словами. Калиса же сидела на излюбленном месте, на сундуке у окна, и думала о своём. Она от Фотиньи знала печальную историю Всеволожи. Теперь её занимала мысль о скором отъезде. Был уже не один разговор с Бунко: вот окрепнет боярышня, установится санный путь, усядутся девы в тёплый каптан, окружит их Карион малою обережью, доставит в Нивны, где влюблённого ожидает любящая Бонедя, горемычную сироту-боярышню приголубит Акилина Гавриловна, а Калису, истосковавшуюся по жилищу ведьм, бурно встретят лесные сёстры.
- Домовито тут у вас, бабоньки! - вошёл в одрину Бунко в изуфреном вишнёвом охабне. - Да надолго ли это счастье? Незваный гость пожаловал!
Женщины вопрошающе глянули на вошедшего. Он, скрипнув половицами, сел на край сундука, потирая лоб.
- Москва взята! На великокняжеском столе - Юрий Дмитриевич. Старший сын его прислал оружничего Фёдора Трябла за тобой, Евфимия Ивановна. Велит везти к себе без промётки. С Фёдором - дюжина человек. Не пожелаешь - применят силу. Вот, соображаю: как быть?
- Ахти мне!.. Охти мне! - поднялась Платонида, не дивясь на сей раз, а вопльствуя.
Калиса тоже встала с сундука, разобрала боярышнин одр как бы для опочива.
- Поболей ещё, - обратилась она к Евфимии и попросила всех: - Выйдемте!
Всеволожа разделась, улеглась, собираясь с мыслями. Выздороветь опоздала чуть-чуть, вот досада! Прикинешься больной, а надолго ли? У Васёнышева посольника горсть бойцов, а у Бунко - раз, два и обчёлся. Хитрость силу опутает, да хитрецов нет. Ни Фотиньи с ней, ни Ивана Котова!
