Бунко задумался.
- Ивану Дмитричу о сём ведомо? Боярышня покачала головой.
- Могу ли в таком разе помогать тебе? Дело опасное.
Евфимия скрестила руки на груди.
- Прошу, да не обязан. Твоя воля. В любом разе я вам помощница с Бонедей. Тебя же не неволю. И в мыслях не держи.
Бунко ещё подумал.
- Кто там в приставах сей ночью? Должно быть, Семён Яма. Подъезжай в первом ночном часу. Стань возле Афанасьева монастыря. Встречу. Евфимия склонила голову.
- Спаси тебя Господь.
- Тебе Бог помоги, - переиначил он молитву и, в свою очередь склонясь, ушёл.
Долгий весенний день клонился к ночи. Посидев с Иваном Дмитричем над хартиями арабской премудрости, Евфимия за вечерей сказала, что хочет навестить боярыню Мамонову накоротке. Есть между ними женские дела. Просила, чтоб Кумганец запряг Каурку. Боярин не перечил, велел, однако, лясы не точить, чтоб в своё время воротиться.
В карете Евфимию знобило. Судорожно куталась в толстую шерстяную понку. У Афанасьева монастыря Кумганец натянул поводья. Дверь у ворот в стене была не заперта. За нею ждал Бунко. Без разговоров, без расспросов провёл сквозь монастырскую ограду к глухой калитке. Почти напротив отыскалась столь же малая калитка не в каменной стене, а в деревянной. Она вела во двор Таракана. Купецкие хоромы были высоки, о двух сенях с большим подклетом. С востока сени, как бы набережные, по-над стеной глядели на Москву-реку, а сени западные выходили внутрь Кремля. Такой величественный терем любимец победившего Юрия Дмитрича, боярин Симеон Морозов, занял по достою. Наверху в сей синий час уже все окна спали. В подклете масляно светилось низкое оконце. Взошли в пропитанную бражным перегаром повал ушу. Стражники играли в зернь. При виде Кариона старший встал и предложил Евфимии:
- Следуй за мной, жено!
Пройдя по переходу влево, он загромыхал замком.
- Входи…
И сунул в её руки масляный светец.
В коморе на полу на толстом слое сена лежал развенчанный Василиус. От света он раскрыл глаза, присел и щурился, разглядывая гостью. Когда за ней прикрылась дверь, товарищ детских игр и грамматично-хитростных занятий удивлённо позвал:
- Евушка!
Убрав ногою сено с земляного пола, она поставила светец, присела перед узником.
- Василиус!
Немного помолчали, глядя друг на друга.
- Такая ж красота, - заговорил он грустно, - ненаглядная! Снишься еженочь. А въяве уж не свидимся. Да и яви почти вовсе не осталось для меня.
- Я тебе сейчас не снюсь, Василиус, - сказала Всеволожа. - Я наяву к тебе пришла.
Он шуршал сеном в поисках её руки. Нашёл. Погладил у запястья. Внезапно и порывисто припал к поглаженному месту, прильнул губами…
- Простишь ли, Евушка, обиду, нанесённую тебе? Простишь ли? Сам был в горе. Отступник от своей любви всегда несчастен. Мне даже объясниться не было позволено. У матушки-разлучницы вымаливал в ногах. Всё было тщетно. Теперь-то поздние слова: жизнь позади, смерть на пороге. Однако не так тяжко будет умирать с твоим прощеньем, Евушка.
Боярышня, тихонько отнимая руку, пообещала:
- Найду силу добиться облегченья твоей участи, Василиус.
Бывший великий князь понурился.
- Вотще, вотще… Не трать себя без пользы. Я обречён на умерщвление. Понеже, будучи жив, восстану из оков, из каменных мешков, из тесного темничного ничтожества, как эта птица, называемая… называемая… Тьфу, леность окаянная! Забыл, как эта птица именуется.
Евфимия тихонько, будто на занятии отцовом, подсказала:
- Феникс.
Оба памятливо поглядели друг на друга и улыбнулись.
Страж поскрёб дверь.
- Тебе пора? - вздрогнул Василиус.
- А знаешь, - попыталась Всеволожа сбросить груз с души, - матушка твоя лучших наших слуг сгубила. Шиши, оплаченные ею, подстерегали и хватали их в пути, а мясники Ефрема Картача запытывали до смерти. Ты ведал?
Низвергнутый великий князь, пристально глядя ей в глаза, тряс головой.
- Прощай, моё несбывшееся счастье, Евушка! Со сладкой мыслью приму смерть. Этой последней мыслью будет твоё имя…
Пройдя за приставом по переходу к противоположной повалуше, Евфимия вошла и увидала два жёстких ложа, голый пол и масляный светец на нём, чуть брезжущий. На ложах друг против друга сидели Софья с Марьей Ярославной. Обе изумились ей, как привидению.
