Столы источали вытные запахи. Виночерпии разливали напитки из беременных и полубеременных бочек: вина - ренское, романею, горячее, меды - вишнёвый, малиновый, черничный, красный, белый, светлый, лёгкий, пиво - мартовское, приварное…
- Не обращай на себя взоры, ясынька. Хоть пригубь, - уговаривала Софья Заозёрская, придвигая полный фиал.
Евфимия утопала взором в вине и видела на дне фиала Витовтовну. Не ту весёлую, что восседала поблизости от неё по левую руку невесты и, клокоча смехом, беседовала с подсевшим к ней ростовским наместником Петром Константиновичем…
Ох эти проворные Константиновичи, потомки косожского князя Редеди, коего ещё четыреста лет назад в единоборстве одолел Мстислав Тмутараканский! Ивана с Никитой Евфимия знала мало, слышала, что живут на Чудовской улице. О Петре же батюшка сказывал: ловко он ухитрился занять в Ростове место отца, Константина Иваныча Добринского. О чём-то сейчас нашёптывает великой княгине…
На дне фиала мысленно видела Евфимия надменную Софью Витовтовну, что встречала её в пиршественной палате и милостиво изволила посадить поблизости от себя. «Разум возобладал в тебе, ежели остаёшься с нами, - вымолвила она при этом и добавила: - Всякая власть от Бога и Богу ответ даёт. Надобно помогать властодержцу властодержавствовать тихо и безмятежно». Обомлела Евфимия при таких словах. «Откуда тебе известны, государыня-матушка, строки из моего послания к батюшке?» Литвинка прищурилась: «Стало быть, всё-таки с ним ссылаешься?» Евфимия наклонила голову: «Пытаюсь вернуть отца ради мира и общих благ». Витовтовна вскинула подбородок: «Мир при отступничестве тяжёл. Однако жаль, твоя епистолия не дошла. Ваш человек опознан на Владимирской дороге убитым. В лесах шалят! Не сетуй на мою любознательность, послание вскрыли прежде». Евфимия спрятала гнев за подавляемыми слезами. «Поспособствуй, государыня-матушка, прикажи… тело нашего дворского Елентея… доставить в дом… по достою придать земле». Великая княгиня легко кивнула и отошла.
Не постигает в шумном застолье княжна Заозёрская мрачного состояния Всеволожи. А место ли и время кому-либо доверяться? Да и что выскажешь, кроме неосновательных подозрений? Шестеро верных слуг лишились жизней ради того, чтобы басилевс расставил тенёта против их господ. А тенёта пустые! Боярышня, отдавая должное мудрости батюшки, скромно радовалась собственной мудрости при составлении письма, вручённого дворскому.
- Глянь, ясынька, - дёрнула её за рукав Заозёрская, - старший Юрьич на тебя зенки пялит! Хорош твоей племяннице женишок! Спереди - блажен муж, а сзади векую шаташася.
- Ну его, - небрежно отозвалась Евфимия. Давно её донимало назойливое вниманье Косого с мужской половины стола.
- А источень-то золотой на нём! - возбуждалась от выпитого княжна. - Чуть задницу от бархатного полавошника подымет, так и сияет над столом, что утренняя зарница.
- Или вечерняя, - кратко вставила Всеволожа, тщетно вслушиваясь в басовитое жужжание Петра Константиновича на ухо Софье Витовтовне. Гусельники, пискатели и гудцы заполняли уши буйными звуками. До поры их музикия звучала как бы впустую, мешаясь с говором хмельного застолья. Когда же выпорхнули на середину палаты резвые скоморохи и закружилась пляска, говор приутих, головы приобернулись, и степенное общество улицезрело отчаянного Косого. Врезавшись в скопище скоморохов, он сразу же показал такой пляс, что сами искусные кощунники отступили. Ишь, отчубучивает! Золотой источень, стянувший стан молодого князя, так и горит огненной кометой, пролетающей по палате.
Изумлённый жених перестал обхапливать толстушку невесту, счастливую благозаконным браком. Алалыканье гостей совсем смолкло. Только писк, и пипелование гудцов, и дробный топот Косого…
Таимные речи великой княгини с ростовским наместником стали достигать уха боярышни Всеволожи. Она с трудом, однако же разбирала деревянный голос Витовтовны:
- Супруг мой покойный так в завещании написал: «А благословляю сына своего князя Василия… даю ему… пояс золотой с каменьем, что ми дал отец мой, да другой пояс мой на чепех с каменьем, да третий пояс ему ж на синем ремни»…
