Суета с ног на голову опрокинула двор и дом боярина Всеволожа. Решил Иван Дмитрич, «нынче же сберемся», и не отступил. Конюший Увар ладил четверню под карету и верховых под хозяина с обережью. Дворский Елентей носился как угорелый, с красного верху да в чёрный низ, рыскал по медушам, погребницам, чуланам, готовил в дорогу и снедь, и рухлядь. У кухарей - дым коромыслом. У горничных девок - увязка коробьев. Лишь воротник Изот спокойно стоял у башенных, кладенных из ожиганного кирпича ворот, а глаза - настороже, чтоб никто чужой носа не просунул в калитку. И ещё спокойно отдыхала у себя в одрине младшая дочь боярина Евфимия. Хотя у неё мысль тоже настороже: вот войдёт отец!
Он вошёл, вскинул седые брови, повёл взором.
- Не готова?
Евфимия оторвалась от книги, встала с лавки, развела руками.
- Не готовлюсь. Всеволожский погрозил пальцем.
- Применить ли силу? Или своей волей образумишься?
Евфимия взяла руки отца, сжала его пальцы.
- Батюшка любезный! Ну присядь со мною на дорожку. Ну давай ещё раз пособоруем. Без ложных чувств, разумно, как в лучшие, приятнейшие наши дни.
Боярин с дочерью уселся нехотя.
- Обо всём переговорено. Твоё упрямство вылечится временем.
Евфимия обняла отца, уткнулась в благовонные его седины. Речь её потекла ровно, будто бы она урок отцовский отвечала. Выученный назубок.
- Месть, батюшка, тобой задуманная, против тебя же обернётся. Ты будешь поражён.
- Чем поражён? - не понял Всеволожский.
- Не чем, а кем, - поправила Евфимия. - И не Василиусом, он ещё не в силе. И не Витовтовной, в ней много зла и мало толку. Ты будешь поражён Москвой, её боярством. Сам посуди, снесут ли Патрикеевы - князь Юрий, сын его Иван и Ряполовские - Семён, Дмитрий, Лобан Андрей, и Палецкие-Пестрые, и Оболенские, и Кошкины с Сорокоумовыми, Плещеевыми, Акинфовыми и прочими, и прочими, чтобы их первые места заняли бояре Юрия Дмитрича, тот же Глеб Семёнович, Данило Чешко, Яков Жестков, Семён Морозов? А к ним ещё Шемяка приведёт своих, Косой своих…
