Девицы присмирели. Ждали, о чём гостья спросит, что хозяйка скажет.
- За худо не сочти наше уединённое сестричество, - нарушила молчание боярыня-колдунья, - Кто бы осудил, а мы-то знаем: при конце света на статьнем необинном судилище нас Бог не осудит. Хотя бежим мирской суеты не в монастыре, а в лесной трущобе, не ради молитв, а для тайной науки. Знания наши на пользу миру. Вот возьми Гориславу. Она поборает боль…
Льнокудрая смуглянка извлекла из очага красный уголь, подержала его в длинных тонких пальцах и опустила назад с улыбкой.
- А Богумила сквозь стенку видит. - Амма вынула из связки пару лучин, взлезла на полати, пригласила: - Офима, полезай ко мне, - Положила лучинку поперёк другой. - Богумила, как драночки лежат?
Самая невзрачная из сестёр, похожая на девку-чернавку, напряглась, подумала, ответила:
- Крестом сложены.
- А теперь? - спросила Гнева, сложив лучинки одну подле другой.
Богумила молвила:
- Рядком.
- А сейчас? - не уставала пытать Гнева.
- Уголком на попа поставлены, - прозвенел голос Богумилы.
Гнева спустилась вниз.
- Твой черёд, Полактия, - она взглянула на самую молчаливую деву с восковым невыразительным лицом.
Полактия уставилась на Евфимию. И долгое время все сидели не шелохнувшись.
- Офимушка, подай скляницу с поставца, - попросила амма.
Боярышня вознамерилась резво вскочить, дёрнулась и осталась на месте. Не повиновались ни ноги, ни руки. Чудно было чувствовать себя скованной. Разомкнула уста, а голоса своего не услышала. Полактия отвела взор. Евфимия со слабостью поднялась, медленно протянула хозяйке снадобицу с толчёной травкой.
- Более не хочу, - жалобно попросила она.
- Сестрички, не пора ли дать покой гостье? - полуспросила, полуприказала хозяйка.
- А Генефа у нас завзятая лицеведка, - объявила Горислава, тряхнув льняными кудряшками.
- Будет, будет, - поторопила амма свою девичью ватагу. - Всего в одночасье не представишь.
- Что значит лицеведка? - полюбопытствовала боярышня.
- По лицу нрав человека определяет, - уже несмело объяснила Горислава, - Узнаёт свойства души и сердца.
- Скажи на милость! Как же это можно определить? - обратилась Евфимия к той, на которую посмотрели все.
Русоволосая красавица, чью безупречную внешность портил лишь тонкий розовый след от шрама через весь лоб, понурилась и сказала тихо:
- По выражению, по очертанию… Затрудняюсь пояснить точно. Ощущения словам не подвластны.
боярышня.
Генефа нехотя подняла глаза и пристально всмотрелась в гостью. Все ждали. Лишь амма Гнева сделала нетерпеливое движение.
- Мужественна… Упряма, - стала ронять Генефа слово за словом, - Своемудра и своенравна… Верна…
- Довольно, - остановила боярыня Мамонова, - Ты лучше нрав чей-либо из вас назови, ну вот хоть бы Фотиньин.
Генефа перевела очи на Фотинью.
- Почему я? - возмутилась Тинка.
Её возмущение прозвучало втуне. Все терпеливо ждали.
- Предательница, - робко обронила ведалица, как бы испугавшись своего приговора.
- Это ли мне кара за ослушание, амма Гнева? - с вызовом спросила Тинка, присовокупив; - Обидеться запрещено?
- С чего ты заключила, что Фотиния способна на предательство? - спросила ведалицу боярышня.
- С чего? - к себе же обратилась с удивлением Генефа, - Ну, разве вот… или, сказать вернее вид у неё птичий.
Изба, как щебетом, наполнилась девичьим общим смехом.
Фотинья резко вышла.
- Пойдемте-ка к себе, сестрички, - поднялась Полактия.
За нею встали Горислава с Богумилой и другие. Осталась только Агафоклия, самая старшая.
- Куда они пошли? - спросила гостья.
- В свой терем, - объяснила амма Гнева. - У них такая же изба поодаль. Сами строили, сами обихаживали.
- А пищу где берете?
- Сестрицы зеляньицу кушают. Мясное, рыбное здесь не в заводе, - стала рассказывать боярыня. Сама она за трапезой у Всеволожей никогда скоромного не ела, даже рыбу в пост не потребляла. Евфимия сочла свою наставницу великой постницей. Теперь узнала истину… Хозяйка же продолжила: - Всю зелень добываем сами. Овощи выращиваем, грибы и ягоды в лесу сбираем, заготавливаем. Живём в доволе.
- А как же… - Евфимия смутилась. - Как же вы тут одиночествуете? Сестрицы-то на выданье…
