- Ой, страсти-то! - воскликнула лесная дева.
- Ты сам не веришь в эти кудеса? - спросила Всеволожа.
Дюдень обиделся:
- Я? Сам? Покойный господин, отец Ханифа, позволил мне знать грамоту, читать умные книги. Учёный Бируни ещё четыре века назад высмеял таких вот вызывателей дождя. Пошлёт ли Аллах воду, можно знать лишь по тому, как стоят горы, дуют ветры, движутся тучи… Однако же вот и Курмыш!
Затыненная улица в полуденное время была пуста. Дюдень не повёл по улице, свернул в узенький заулок, где из-за высоких палей ни дома, ни деревьев было не видать.
И вот Евфимии почудилось, будто из-за плотного заплота доносится приятный птичий щебет: «гюль, Поль, гюль, гюль»…
- Остановитесь тут, - велел татарин шёпотом. - Я войду в дом, будто один. Вы будто сами по себе явились. Я будто ничего не знаю…
- Зачем так, Дюдень?- возразила Всеволожа. - Войдём с красного входа, объявим всё, как есть. Я объяснюсь с Ханифом. Ты ни при чём. К чему лганье и хитрости?
Дюдень в свой черёд крайне удивился:
- Хочешь говорить, как есть? С ума сошла! Делай по-моему. Не устанавливай, как ваши говорят, свои порядки в чужом монастыре. Жди с девкой здесь. Вас впустят.
Он, как под шапкой-невидимкой, исчез в кривом заулке. Раина прижималась лицом к палям в поисках щёлки.
- Татарское сестричество по-нашему развеселилось!
- Сестричество? - спросила Всеволожа. - Не птицы ли поют?
- Птички в белых приволоках! - хмыкнула Раина. - А распахнутся - чуть не нагишом! - нашла она наконец выбитый сучок для глаза.
- Выдумщик Дюдень! - гневалась боярышня. - Войти б, как люди добрые, сказать всю правду - не стояли б тут…
- Ой, Дуднева родня, ордынцы да черкасы, разве скажут правду? - не отлипая от заплота, произнесла лесная дева. - Глупостью сочтут, и только.
Вдруг она отпрянула от тына. По ту сторону послышалось шуршание кустов, движение. Почти у самых ног Евфимии открылся лаз, просунулась орехового цвета девичья рука, поспешно поманила:
- Эй, эй! Иди, иди…
Тонкие Раина и Евфимия пролезли в тесный лаз свободно.
В сени кустов их встретила глазастая смуглянка. На маленькой головке - трудно ошибиться! - сто косичек. Она взяла прибывших за руки, согнулась, потащила сквозь кусты…
На изумрудной травяной поляне с искусственным прудом резвился сонм татарских дев. А на железном стольце, нависшем над водой, царицей восседала Асфана. Чуть увидав Евфимию, она опрометью бросилась к ней и заключила в крепкие объятья.
- О, кюрюльтю! О Афима! Мне Канафи сказал: он отпускал тебя домой… А ты со мной?
- У меня тут важные задачи, Асфана, - в свою очередь по-сестрински сжимала Всеволожа подругу по несчастью в Костроме. Ох, эта Кострома!..
- Потом задачи, потом важное. - Асфана тёрлась щекою о щёку Евфимии. А оторвавшись, закричала: - Айбике-е-е-ен!
Та самая татарка, что открывала лаз, проворно подскочила. Поговорив накоротке - «гюль, гюль, гюль, гюль», - хозяйка обратилась к гостье и её спутнице:
- За ней ступайте.
Прошли мимо железного седалища, возвышенного над прудом. Евфимия спросила Айбикен:
- Зачем такое стольце над водой? Нырять?
- Ха! - засмеялась та. - Наш господин Ханиф отсюда выбирает жён. Мы плаваем. Он в нас кидает яблоко. В какую попадёт, та с ним идёт… Куда? Как говорят урусы, «на опочив».
Две московлянки не успели оглянуться, как из райских кущ попали в банный ад... Здесь не в пример домашнему было не густо жару, пару, зато нагие дьяволицы задали такую трёпку грешницам, что терпеливая Раина возмутилась:
- Пусть трут и гладят, а зачем щипать? Голубка, заступись! - молила лесная дева Всеволожу. - Вон та, зубастая, чуть не плясала по моей спине!
Евфимия страдала, но молчала. Айбикен в рамена и в лопатки втирала ей дурманящее снадобье. И ужасалась то и дело:
- Где много падала? Где расшибалась? Сказать - на поле брани, - не поверит. Из бани - к трапезе.
Устроились без лавок, без столов: подушки - по ковру. «По-римски!» - отметила Евфимия.
Тут распоряжалась не Айбикен, а Асфана. От непривычно сдобренной приправами баранины во рту горело.
Раина ела сдержанно, как на поминках. «От бани не пришла в себя», - решила Всеволожа и спросила:
