- Амма Гнева, где он? В дверях стояла Раина.
- Ты… здесь?- удивилась Мамонша. - Кто тебя вызвал из леса?
- Сама, - пояснила дева. - Мне было «привидение»: Кюр сидит у тебя в хоромах… Вот я и…
- Выдь вон, - распорядилась хозяйка. - После будет у нас беседа.
- Чесотка да таперичи, - произнесла Раина, спеша уйти.
- Никогда, - вымолвила Евфимия, - никогда не приходилось мне наблюдать, Акилинушка, как ты творишь зло. Нынче вот пришлось…
Боярыня побелела, как полотно, обратя к ней взор. Без слов выскочила из палаты.
Евфимия постояла в тяжком раздумье. Пошла отыскать Раину и не нашла. Направилась к боковуше Андрея Дмитрича, обнаружила дверь приоткрытой, обрадовалась, однако услышала разговор:
- Что ты скажешь, есть ли какая-нибудь материя за пределами небесного свода и звёзд?
- Материя то, что находится под небесным сводом. Всё остальное - нет.
- А как ты скажешь, есть за пределами свода что-нибудь не материальное?
- Неизбежно. Ибо наблюдаемый мир ограничен. Пределом его условились считать свод сводов, то есть то, что отделяет одно от другого. Следовательно, за пределом должно быть нечто, отличающееся…
Евфимия вспомнила, что к Мамону прибыл из середины Азии учёный араб с длинным именем. Она его имя непроизвольно запомнила, как запоминала всё необычное: Абу-Мансур Мухаммед ибн-Дуст, обладающий познаниями во всех науках. Немало учёных то и дело наведывались к можайскому чудаку. Недавно посетил Нивны алхимик Шпангейм из неметчины, теперь вот араб… Столовой палаты не посещает, питается из собственных рук.
- Так, - произносит он по-латыни, ибо весь разговор ведётся на сем мёртвом наречии. - Однако разум спрашивает: есть ли у нематериального свой предел? До каких пор оно простирается? Если же безгранично, то может ли безграничное быть преходящим?.. Всё это чрезвычайно смущает меня.
- Кого это не смущало? - отзывается Андрей Дмитрич.
Сильная рука обняла тонкий стан боярышни, повлекла прочь от таинственной боковуши с её учёностью.
- Куда ты тащишь меня? Пусти! - прошипела Евфимия, не в силах высвободиться.
- Не гневайся, ненаглядная! Я поступила дурно, но не могу иначе.
- Почему, Акилина свет Гавриловна, почему?
- Двенадцать у меня доченек. Ты не в счёт. Расстаться с любой - как с членом своего тела. Попробуй собственную руку отсечь. Достанет ли сил?
Они оказались в боярыниной одрине. Мамонша усадила Всеволожу на мягкое стольце и объявила:
- За тобой посланный прибыл из Москвы. Великий князь требует тебя без промешки.
- Меня?.. Василиус? - не хотела верить боярышня.
Пять лет назад, когда воистые сёстры лесные с помощью Котова освободили её по пути на Углич, Шемяка и Чарторыйский не взяли Москвы. Литвин вернулся во Псков, Дмитрий же Юрьич примирился с великим князем, отъехал к себе в удел, даже впоследствии помогал московлянам против татар. Замерла усобица на Руси к радости народной. Успокоилась судьба Всеволожи в Нивнах. И вдруг - позов! Что ещё от неё Василиусу?
- Кто прибыл? Для чего? - покинула уютное мягкое стольце боярышня.
- Андрей Фёдорович Плещеев за тобой прибыл, - сообщила Мамонша. - Не говорит для чего. Идём, помогу собраться.
- Акилинушка, - примирительно обняла боярыню Всеволожа. - Отпусти, пожалуй, со мной Раину. Не сочти за отсечение руки. Однажды ты её отпускала, и я спаслась.
- Ин, будь по-твоему, - обрадовалась миру боярыня.
Вошёл в одрину Мамон.
- Слышно, ты покидаешь нас, милушка? Андрей Фёдорыч Плещеев явился ко мне, прервал учёную беседу с арабом.
Вместо ответа Всеволожа прижалась щекой к скудной бороде боярина и спросила:
- Поведай мне на прощание: что составляет переменчивые цветы в твоей дивной трубке?
- О, это просто, - погладил её голову Андрей Дмитрич. - В трубке ничего необычного, кусочки цветного стекла и три длинных зерцальца.
