У неё были сухие воспаленные глаза, спекшиеся губы. Наверное, наплакалась дома и в самолете.
— Что же не уберегли моего Колю? — с упреком обратилась ко мне Иванова. И от этого упрека я чувствовал себя так, словно был виноват сам. — Не война ведь… А человека сгубили… Провожала его, радовалась: выздоровеет сын-то, в себя придет… А оно вон как обернулось! Да лучше бы он дома сидел…
Я понимал, что ей сейчас хочется говорить о Николае. Рассказывая о нем, мать как бы отодвигала, гнала прочь страшную мысль, с которой она не может смириться, — сына нет, нет сына…
Какие слова утешения мог я найти? Да если бы и попытался, вряд ли они помогли бы. Оставалось только слушать.
Иванова поведала о влюбленности сына в свою профессию речника. Как он сокрушался, что подрастающие мальчишки увлекаются теперь другим — авиацией, космосом, кибернетикой, а романтика плавания уходит в прошлое. В речных училищах, курсанты которых щеголяют в клешах, тельняшках и форменках с бело-синими воротниками — мечта пацанов послевоенного времени, — недобор.
Вот он и решил организовать у себя в городе что-то вроде пионерского пароходства, чтобы приобщать ребят к речному делу с детского возраста. По мнению капитана, мальчишки должны «заболеть» рекой как можно раньше. Нашлись друзья-энтузиасты, которые взялись помогать Иванову. При одной из школ Омска был организован клуб «Буревестник». Будущим речникам выделили списанный теплоход, он и стал базой для обучения.
Конечно, одного энтузиазма оказалось мало. Кто-то посчитал клуб обузой, нестоящей затеей. Но появились у Николая и сторонники. А главное, капитан Иванов сумел увлечь детские сердца. В первый же год в клуб изъявили желание вступить около семисот школьников. И не только из города, но и из близлежащих поселков.
Идеей Николая заинтересовались в облоно, в местном пароходстве и даже в обкоме комсомола. Весной капитан Иванов добился того, что им для занятий выделили помещение, мебель, инвентарь. Пионерское пароходство вставало на прочный фундамент. И вот — трагический случай — один из его основателей погиб.
Когда мальчишки узнали о смерти Иванова, на теплоходе, отремонтированном самими ребятами, подняли траурный флаг…
То, что рассказала о своем сыне Иванова, нам было уже частично известно: Карапетян связывалась с Омском. Но только теперь, выслушав женщину, я понял, что Николай был незаурядным человеком. Наверное, очень добрым, увлекающимся, умеющим делать увлеченными других. Он думал о тех, кто придет нам на смену…
Мне хотелось чем-нибудь помочь Ивановой. Но чем? Единственное, что мог сделать для нее, это устроить в гостиницу.
— Захар Петрович, — заглянул в кабинет Агеев, — я разыскал Карасика, администратора, с кем ехали в поезде Лещенко и Ватутина. Хотите присутствовать на допросе?
— Когда?
— Он уже в прокуратуре.
…Вениамин Осипович Карасик выглядел прямо-таки щеголем в свои шестьдесят лет. Фирменные вельветовые джинсы, лаковые туфли, светло-голубая рубашка с отложным воротником и небрежно повязанный шейный платок. Жидкие волосы слишком уж подозрительно черного цвета самым аккуратным образом были разделены на пробор. Щеточка усов. И сеть предательских склеротических жилок на тугих щечках. Этот старческий румянец Карасик не мог скрыть ничем. А моложавым ему хотелось казаться, видимо, во что бы то ни стало.
— Как же, как же, отлично помню Леву и Олю, — акая и растягивая слова по-старомосковски, произнес администратор, когда следователь попросил его рассказать о своих соседях по купе. — И беру на себя смелость утверждать, что они вполне интеллигентные молодые люди… До Шостки с нами в купе ехала одна тетя… — Карасик поморщился. — Типичная мешочница. Знаете, есть такой тип, увы, весьма нынче распространенный… Когда она вышла, мы с Ольгой буквально вздохнули. Облегченно, разумеется… В Шостке подсел Лева…
— А кто был четвертым? — спросил Агеев.
— Четвертое место было куплено мною. Понимаете, вез дорогую аппаратуру для оркестра. Материальная ценность. И ещё какая! — причмокнул администратор.
— Импорт. На валюту… Разве можно кому-нибудь доверить?
