– Ни у кого нет лекарства от страха.
– Милорд не боится за себя, – ощетинился Кроуфорд. – Он опасается лишь холода и недобрых слов в адрес его сына.
Что за неприятный и гордый тип этот Кроуфорд – впрочем, каков хозяин, таков и слуга.
– У вас есть другие поручения? – спросила она.
– Нет, – признался он.
– Тогда вы свободны, – сказала она и велела своему эскорту объехать его и следовать в Глазго.
Городок, раскинувшийся на берегах реки Клайд, имел вполне невинный и приветливый вид, когда они приблизились к нему. В центре находились замок, собор и примыкавший к нему дворец архиепископа, пустовавший с тех пор, как архиепископ Битон обосновался в Париже, и после того, как Нокс и его сторонники семь лет назад одержали победу. Именно туда направилась королева, когда заходившее солнце окрасило воды Клайда в алый цвет.
Дарнли вертел в руках перо. Когда он лежал в постели, горестно размышляя о жестокости Марии по отношению к его собственным чистым помыслам, его охватило внезапное желание сочинять стихи. Он поднялся с мокрых простыней, провонявших потом, и кое-как устроился за маленьким столом. Его слуга Энтони Стэнден моментально оказался рядом, готовый уговаривать хозяина лечь обратно в постель, но вместо этого получил приказ принести перо и чернила. Энтони привык слушаться немедленно и не задавать никаких вопросов – это качество Дарнли больше всего ценил в нем.
Теперь Дарнли, облаченный в ночную рубашку, поверх которой он набросил на плечи меховую полость, сгорбился за столом, размышляя о стихосложении.
– «Радость»… какая рифма, «сладость»? «Не сознавая свою радость, они вкушали эту сладость»… Нет. «Младость»? «Но обожая твою младость»… «Гадость»? Ах…
Он уставился в пространство и позволил словам возникать в своем воображении и выстраиваться стройными рядами, как солдаты. Как замечательно было обладать поэтическим даром! Ах… вот оно.
Он выпрямился и начал писать.
Пусть мысли мучают меня,
И время замедляет ход,
Пока сижу я у огня, —
Всему наступит свой черед.
В ошибках горьких не виню
Себя, влюбленных всех времен;
Чем ближе подхожу к огню,
Тем больше опаляет он.
Безупречно! И сразу же, как по волшебству, возник следующий стих:
Любовь жестока; для нее
Нет ни забвения, ни сна,
Словно кинжала острие
Пронзает сердце мне она.
Когда…
Боль. Такая изнуряющая, что он бы не смог ее вытерпеть, если бы не знал, что она скоро пройдет. Это давало ему утешение: знать, что он властен над болью и может освободиться от нее. Тогда они с Марией будут вместе навеки. В исторических хрониках их имена всегда будут упоминаться как единое целое.
«Я сделаю нас бессмертными, – подумал он. – Разве можно предложить лучший дар любимому человеку?»
– Ваше Величество, пришел сэр Джеймс Бальфур, – объявил Стэнден.
Теперь с последними строками придется подождать. Дарнли надеялся, что не забудет их; стихотворение должно было заканчиваться словами «Прощайте же, я ухожу». Но нужно вернуться к земным делам. Дарнли приладил к лицу маску из тафты и надел шляпу, чтобы прикрыть проплешины на месте выпавших волос.
– Войдите, – произнес он и гордо вскинул голову.
Бальфур вошел в комнату и, как мог, постарался скрыть отвращение. Он был человеком средних лет, с кожей, напоминавшей тонкую бумагу, которая так туго обтягивала плоскость его лица, что казалась почти блестящей. Он носил волосы короче, чем большинство мужчин, а его глаза были такими светлыми, что походили на хрустальные бесцветные шарики.
– Ваше приглашение делает мне честь, Ваше Величество, – сказал он, опустившись на колено. – Чем могу быть вам полезен?
Прошлой осенью Дарнли помог ему получить назначение на должность секретаря Тайного совета, несмотря на его репутацию «худшего негодяя Шотландии», по праву заслуженную в борьбе с грозными конкурентами: убийство кардинала Битона, разграбление церковной собственности, предательство и богохульство. Бальфур выразил желание служить ему… до тех пор, пока кто-нибудь другой не предложит более выгодное дело. Пока таких предложений не поступало.
– Если бы я захотел, чтобы кто-то погиб при взрыве… как можно организовать это? Я знаю, что пушки взрываются, и видел взрыв потешного замка, возведенного рядом со Стирлингом специально для этой цели. Но если бы кто-то захотел взорвать жилое помещение…
