Он подхватил Марию, отнес ее на соломенный тюфяк, лежавший у внешней стены комнаты, и осторожно уложил вниз. Опустившись на корточки, он начал медленно и аккуратно расстегивать ее платье. Он не торопился, как будто они были совершенно одни в мирной лощине.
Бортвик продолжал колотить в дверь. Натянув сверху меховую полость, Босуэлл крепко прижал Марию к себе.
Мария почувствовала, как его сильное тело прильнуло к ней, и они занялись удивительно долгой и нежной любовью под крики и стук Бортвика, доносившиеся из-за двери и задававшие ритм их движениям.
Наступила тишина. Бортвик ушел, и, судя по всему, двор тоже опустел. Из-за окна не доносилось никаких звуков, кроме плеска волн далеко внизу. Они лежали обнаженными под меховой полостью, и ветер холодил их плечи, выставленные наружу. Босуэлл крепко спал.
Мария смотрела на тени, пляшущие на стенах. Факелы почти догорели. Она закрыла глаза и попыталась уснуть, но оставалась странно возбужденной.
«Теперь мы действительно муж и жена», – подумала она.
Она поняла, что до сих пор еще не была по-настоящему замужем, так как ни один из ее мужей ничем не пожертвовал ради нее. Это было истинной консумацией брака.
«Значит, это мое брачное ложе. Тюфяк и полость из волчьего меха в продуваемой всеми ветрами комнате на вершине башни над цитаделью замка. И оно больше похоже на брачное ложе, чем королевские покои в Стирлинге или в Париже. О, святые! Девять лет назад в этот день я вышла замуж за Франциска! – Мария с нежностью думала о детских играх в постели Франциска, пока Босуэлл ровно дышал рядом с ней. – Детство прошло, и я наконец повзрослела».
Той ночью ей было не до сна. Факелы догорели, и розовато-голубой свет мало-помалу прокрался в комнату. Мария лежала неподвижно, смотрела, как свет становится ярче, и поняла, когда солнце взошло над горизонтом, по мерцающим отблескам на потолке, отраженным от беспокойного моря внизу.
Теперь она могла лучше рассмотреть комнату – квадратное помещение, сложенное из больших блоков грубо обтесанного камня. Она находилась в самой старой части замка, построенной сотни лет назад. Мебель была простой: деревянный стол со скамьями, несколько табуретов и два окованных сундука. Кровать отсутствовала, был только тюфяк, на котором они лежали. На стенах висели мечи и щиты.
Мария повернула голову и посмотрела на спящего Босуэлла. Он пристроил голову на сложенных ладонях, как будто молился. Она ясно видела шрам на его лбу – он оставался белым, в то время как остальная часть лица потемнела от солнца и ветра. Теперь их связывала одна судьба. Именно этого она хотела и даже убеждала его сделать это. Почему же сейчас ее одолевают дурные предчувствия?
Она тихо встала и подошла к окну. Каменный пол под ногами был холодным и влажным. Возле окна она удивилась силе сквозняка, тянувшего ее волосы наружу. Волны внизу разбивались о темные зубчатые скалы, разбрасывая клочья пены, которые на какой-то момент зависали в воздухе, словно вуаль языческой танцовщицы, прежде чем упасть обратно. Над волнами с пронзительными жалобными криками летали чайки.
Босуэлл подошел сзади и прижался к ее спине обнаженным телом. Он встал так бесшумно, что она не слышала ни звука.
– Доброе утро, любовь моя, – прошептал он ей на ухо и обнял ее. – Как тебе нравится моя крепость? Ты подарила ее мне.
– Когда я делала это, то не имела представления, для чего она понадобится.
Он прикоснулся к ее шее. Мария не могла решить, хочет он ее или нет, но потом почувствовала, что он начал возбуждаться. Она повернулась к нему.
– Вы ненасытны, мой добрый граф, – сказала она. – Вы хуже, чем знаменитый черный баран из Ярроу.
– Разве есть баллада о баране? Должно быть, в Приграничье слагают баллады обо всем на свете.
Он нежно поцеловал ее веки, закрыв ей глаза. Потом он опустился на колени и прижался лицом к ее бедрам. Он начал медленно целовать ложбинку между ними, потом внутреннюю часть и наконец, когда почувствовал, как задрожали ее мышцы, отнес ее обратно на тюфяк.
– Могу я переодеться? – спросила Мария немного позднее. – Или я должна остаться без нижнего белья и туалетных принадлежностей?
