Топчино спало, и если бы возле одного из десятка домов деревни не горел на столбе тусклый желтый фонарь, ее можно было вообще проехать и не заметить. Рубленые избы располагались по одну сторону от дороги, причем стояли на взгорье, спрятавшись от любопытных глаз за частоколом рябин и березок.
Дорога сюда шла неухоженная, видно было, что она давно не знала колес, и только возле самой деревни появились следы подводы. Шли они от приземистого длинного здания без окон (видно, тут когда-то была ферма) до фонаря и дальше терялись в темноте.
Макаров остановил машину, не доезжая до крайнего дома, заглушил мотор. Наступила такая тишина, что Женька даже поежился:
— Как в могиле, черт! Тут что, и собаки не водятся, что ли?
— Если так, то хорошо: не помешают.
Но Женька был недоволен:
— А как, интересно, дом Пилявиных найдем? Зеленый штакетник. Ни хрена ведь не разглядишь сейчас, где вообще штакетники стоят. И спросить не у кого.
— А если бы было у кого? Тут ведь, Женя, не Пилявин жил, а его тесть с тещей, у них, надо полагать, другая фамилия была… Да и не стоило бы все равно разговоры с местными заводить.
Видно, спросонья залаяла и тут же стихла собака. Обычно на ночное соло откликается целая свора друзей и подруг, но сейчас лишь вдалеке, в лесной чаще, ухнул филин.
— Что предлагаете, Олег Иванович?
— Положить в бардачок карту и взять оттуда же фонарик, если у него батарейки не сели. Машину оставим здесь, повзводно разбиваться не будем, пойдем вместе. Неужто тут все штакетники зеленые? Ну не может же такого быть!
Первый дом стоял не только без забора, но и без стекла в окне. Полоса снега лежала на голом столе. Было ясно, что жильцов в нем нет, по крайней мере, с осени.
— Закон подлости, Олег Иванович. То, что ищем, будет в самом конце.
Зырянов ошибся. Уже второй дом был огорожен зеленым штакетником. От калитки к крыльцу вела стежка следов. Следы были вроде свежими.
— Идем на штурм, командир?
Макаров осмотрел двор. Машины не видно, помещения, куда бы можно загнать ее, тоже. Значит, или Эдуарда Пилявина завезли дружки и он безвылазно живет тут, или Павла уже вывезли отсюда, или это не единственный в деревне зеленый забор, или…
Черт, вариантов больше чем надо!
— Женя, давай поступим, как все цивильные люди: постучимся. Ты, если память не изменяет, как-то уже срывал двери с петель, и ничего хорошего из этого не получилось.
— Согласен, командир, согласен. Но где гарантии, что после стука хорошо получится?
— Гарантий ему захотелось! Их сейчас и Сбербанк не дает. Ну ладно, приступим.
На стук довольно быстро отозвался мужской сиплый голос:
— Щас! — Громыхнуло в сенях пустое ведро, послышался длинный мат, но свет так и не зажегся. Потом кто-то зашарил по той стороне двери руками, звякнул крючок и наконец-то раздался вопрос, который ожидался с самого начала: — Эдик, ты, что ли?
— Если тебе так хочется, — сказал Женька, помог плечом открыться двери и, безошибочно поймав пальцами горло сиплого, перешел на полушепот: — Кто еще в доме?
Хозяин всхрапнул, то ли оттого, что дыхание перехватило, то ли от страха, но не задергался, кулаками не замахал, вытянулся в струнку, и шея его оказалась тонкой и длинной, как у тушки общипанного цыпленка:
— Вы чо? Чо вы?
Луч фонаря осветил худое щетинистое лицо. Человеку было лет шестьдесят.
Женька отпустил старика и повторил:
— Кто в доме?
Тот так и застыл по стойке смирно, в огромных галошах на босу ногу, в несвежих кальсонах и байковой рубашке внакидку.
— А кто ж еще может быть… Тут и меня нет… В смысле, не живу я тут. Эдик попросил, чтоб печь протапливал, ночевал, когда мог. И чтоб никого, значит, не пускал.
