— Проснулся, братуха?
Голос прозвучал откуда-то сверху, заполнил собой еще тесный Касьянов мир. От белого света, от этого свойского голоса Касьяну стало радостно, и он совсем открыл глаза.
В три окна комнаты лилось солнце, и три ярких и теплых прямоугольника лежали на полу. На одном из пятен сидел рыжий лохматый кот и старательно вылизывал шерсть. Около кровати стоял Семен — Касьянов брат — и улыбался.
— Проснулся, братуха? — снова громыхнул Семен.
В дверь заглянула жена Семена, Соня, и шикнула на мужа.
— Разбудишь мужика. Пусть спит.
— А? Чего? — отозвался Касьян и поднял голову.
Соня вошла в комнату, вытирая о фартук полные руки, тоже улыбалась, говорила деланно сердито, скороговоркой:
— Вот ведь он какой, не дает гостю поспать. Он водку вчера еще купил, а я ее отобрала, спрятала, обещала отдать, когда проснешься. Так сегодня встал твой братец ни свет ни заря, ходит вокруг тебя, как кот вокруг горячей каши.
— Спрятала водку, — ухмыльнулся Семен. — В сенцы под тряпки.
— От тебя спрячешь, — безнадежно махнула рукой Соня. — Нашел?
— Чего ее искать…
Касьян смотрел напряженно, старался вникнуть в слова говоривших, но слова, круглые и невесомые, мыльными пузырями лопались где-то рядом, не проникали в сознание.
— Да он как чумной. Угорел? Братуха!
— Сейчас, сейчас, — отозвался Касьян. И разом, словно вынырнув из глубокого омута, понял, где он и что с ним было вчера или теперь уже позавчера, быть может.
— Гришка где?
— Твоего Гришку еще вчера на вертолете в район увезли. А сегодня по рации сообщили: живой он. Операцию сделали.
— Так, — сказал Касьян уже радостно и опустил ноги на пол. И тотчас увидел, что на нем серые от грязи подштанники, из которых торчат прелые, тяжело пахнущие ноги. Касьян смущенно оглянулся на застеленную белым постель и увидел на подушке, где лежала его голова, серое пятно.
— Что же вы меня на чистое положили?
— А мы гостей не под порог ложим…
— Да вот, — Касьян показал на серое пятно на подушке и с хрустом стал чесать заросший подбородок.
— Ты хоть помнишь, как сюда попал? — громогласно спросил Семен.
Лицо Касьяна стало напряженным.
— Помню вроде.
— Ну-ну…
Касьян шел тогда всю ночь. А уж перед самым рассветом, когда Касьян совсем перестал понимать, где он идет, на охотников наткнулся выехавший за сеном директор беренчеевской школы. Это еще Касьян помнит, а после — в памяти провал.
— Мы тебя сонного и в избу затащили, — сказал Касьяну Семен.
— Касьяша, а я баню вытопила, — Соне хочется сказать гостю приятное. — Пойдешь сейчас?
— Горит тело. Пойду, конечно.
— Может, перекусишь вначале малость. По рюмашке выпьем, — начал было Семен, но жена остановила его.
— Тебе лишь бы выпить. Не терпится.
— Я в баню сперва. То ведь не зря сказано: сытый в баню не ходи, голодный — не купайся.
Касьян встал, накинул на себя полушубок и, чувствуя боль во всем теле, шаркая ногами, вышел за дверь.
С крыльца Семенова дома хорошо видно все село. Дома, школу, клуб, почту с высокой антенной на крыше. В школе, видно, кончились занятия, ребятишки высыпали на улицу, и Касьян удивился: ребятишек-то сколь, не то что в Чанинге. Откуда-то из-за избы вывернулись собаки — Касьяновы и Гришкины. Они радостно помахивали хвостами, скалили белозубые пасти. Касьян вдруг вспомнил о Сивом и пошел к сеннику. Сивый уже отдохнул хорошо, высоко держал голову. Касьян похлопал конька по крупу и, окруженный собаками, пошел к бане.
— Да мойся ты скорей, — крикнул с крыльца нетерпеливый Семен.
В теплом предбаннике Касьян увидел стопку чистого белья, чистые штаны, рубаху. Все Семеново. А могло быть свое, окажись он в Чанинге. Всегда после промысла Касьян шел домой, а в этот раз не получилось.
Для Касьяна в этом что-то неправильное есть: с промысла в другую деревню идти. А не идти нельзя было — помереть Гришка мог.
Касьян сел на широкую лавку, сгреб в горсть жесткую бороду, прикрыл глаза. Он сидел и думал, и никто не мешал ему думать. Из приоткрытой двери парной наносило сухим жаром, запахом березовых веников, горьковатым дымом прогорающих дров. Он сидел долго, и могло показаться, что Касьян заснул.
