— А тебе кто про Степцову рассказал? — спросил Хрипа.
— Я понятым был.
— Ну?! Расскажи!
— Чего рассказывать?
— Ты глупый, Вася? У тебя каждый день соседи вешаются?
— Это ты глупый, Вова. Что ж ты так в дерьме-то ковыряться любишь?
— Не зря про тебя в деревне говорят «стукнутый». — Хрипа раздраженно сплюнул. — К тебе по-человечески, а ты как сука.
— Молчал бы, — мотнул головой Василич.
Над собутыльниками красиво нависал целый каскад из тонких березовых веток. Склон был густо усыпан опавшей листвой. Тропинка наверх взбиралась наискосок — впрямую подъем был слишком крут. Березы росли настолько густо, что, стоило подняться всего на пару метров — и сидящих уже почти не было видно из-за переплетений стволов и ветвей.
— Я, чтоб тебе знать, Клавдию Степановну с рождения знаю, — нехотя, вроде лениво проговорил Василич. — Она меня в комсомол принимала, когда еще в райкоме работала. На нее все пацаны слюни пускали, бегали вечерами в окна подглядывать. И что ты сейчас хочешь, чтобы я тебе рассказал? Как сегодня на нее в петле со сломанной шеей любовался?
— А чего, шея была сломана? — заволновался Хрипа.
— Страна была сломана, падальщик ты плешивый. Люди дохнут, а такие вот вроде тебя, наоборот, как червяки после дождя повылазили.
— Да пошел ты, комсомолец долбаный! Зачем меня позвал тогда? Чтобы зло срывать?
— Я тебя не звал, ты сам на хвост сел. Не нравится — вали, я тебя не держу.
— Не заводись, Василич! — снова пошел на попятную Хрипа. — Не хочешь рассказывать, давай о чем другом поговорим.
Собеседники снизили тон, и их голоса погасли, заплутав среди берез. Зато с вершины холма вся поляна внизу открылась как на ладони. Перед бревном явственно проступала вытоптанная проплешина земли, полукругом очерченная сухими метелками высокой травы. Желтый полевой ковер то тут, то там протыкали черные ветвистые палки чертополоха. И ни намека на движение, даже облака застыли на месте.
Тропинка вела к задней стене деревенского магазина. На изгаженной земле валялись бутылки и банки. Запах стоял соответствующий. Вдоль фундамента тянулась растрескавшаяся бетонная отмостка, чуть наклоненная в сторону оврага. Туда же были выведены желоба от жестяных водостоков, спускающихся по углам. На темно-зеленой стене магазина, исписанной похабными надписями и рисунками, особняком стояла взятая в овал фраза: «Подохни с миром».
Крыша магазина, крытая вздыбившимся, измазанным полосами черного битума рубероидом, блестела островками невысохших луж. В углу невысокого бордюра, огораживающего три стороны, застрял ярко-разноцветный детский мячик: он выглядел каким-то сказочным артефактом на фоне серой, усыпанной белесыми кляксами птичьего помета кровли.
По площади, напрямик мимо памятника Ленину шли две старушки — судя по всему, направлялись к переулку, наискось прорезающему заросшие яблонями квадраты участков. В конце переулка цветным пятном на фоне облезлой осенней серости выделялась церковь.
— Микола! — полоснул по тишине деревенской площади крик…
— …что это мне показалось?
— Не знаю, Владимир. — Отец Андрей провел ладонью по бороде.
Правая его рука висела на марлевой повязке, перекинутой через шею, из широкого рукава рясы торчал обмотанный потрепанным бинтом гипс. Выглядело странно. «Как он служит-то? — мимолетом подумал Федоров. — Или не служит?»
— Вы не служите? — вырвалось.
— Временно. — Отец Андрей продемонстрировал руку с безвольно согнутыми пальцами.
— Так что мне делать-то?
Больше всего к комнате, в которую отец Андрей пригласил Федорова, подходило определение «горница». Низкий беленый потолок, крашенные в светло-желтый цвет стены, сквозь небрежно выправленную штукатурку проступали контуры кирпичной кладки, коричневые доски пола, поистертые у входа и вокруг массивного стола, за которым сидели священник и его гость. Все старое, потрепанное временем и — видимо, от этого — очень уютное. Три окна в левой стене — комната казалась наполненной светом. В Красном углу, на резной полочке стояли иконы, перед которыми на цепи висела горящая лампада. При виде этой композиции на ум сразу приходили советские фильмы про дореволюционный купеческий быт. По стенам развешаны фотографии в рамках. Большой резной буфет с посудой в углу. Горница — по-другому не скажешь.
