— Ишь ты, какой правильный. То я не знаю, как за моей спиной про меня говорят.
— Тебе и в лицо говорят. А толку что?
Собеседники двинулись к лежащему рядом стволу березы. Дерево, видно, упало уже давно: кора местами облетела, обнажив черный ствол, ветки пообломались, и только тугой пучок вырванных из земли корней агрессивно топорщился в разные стороны. Под корневищем в земле просматривалась яма, доверху наполненная бутылками и прочим мусором.
Хрипатый с кряхтением уселся — оказался он щуплым мужиком, лет за пятьдесят, с хрящеватым желтым лицом и большой красной лысиной в окружении реденьких седых волос. Он, видно, мерз — кутался в черный бушлат с блестящими пуговицами. Собеседник его, прежде чем сесть, стряхнул труху. Присев, аккуратно пристроил рядом бутылку портвейна с надетыми на горлышко стаканами. Был он тоже далеко не первой молодости, но все же смотрелся посвежее собутыльника: и цвет лица поздоровее, и сам пополнее, и волосы, черные с проседью, густым ежиком топорщились на макушке. Из-под «адидасовской» куртки выглядывал растянутый ворот байковой водолазки.
— Давай, Василич, покурим, — предложил лысый.
— Ну не сволочь ты, Хрипа? Были же в магазине, что не купил?
— Забыл.
— Я тебе напоминал.
— Сигареты жалко? — Мутные глаза Хрипы, вмиг налившись злобой, внимательно уставились на собеседника.
Василич устало покачал головой и достал пачку. Взор Хрипы потух, он закурил, дал прикурить другу.
— Я Юрку хорошо знаю, — сообщил Василич. — Мы в детстве дружили. Ну, как дружили… Он-то постарше был, у них своя компания. Но я его прекрасно помню. Нормальный мужик.
— Что ж твой нормальный мужик к тебе в гости не зашел? — поддел Хрипа.
— А чего ему заходить-то? Я ему кто — сват или брат? Он вот у Федора Иваныча живет, потому что они как раз-таки друзья. А мы с ним всегда были привет-пока — и все.
— Зашел бы к ним, узнал, что они там…
— Сам и зайди.
— Я с этим козлом, с Иванычем твоим, гадить рядом не сяду.
— Это потому что он тебя, засранца плешивого, по всей деревне гонял, — мстительно осклабился Василич. — Помню, помню, знатное было представление.
— Пошел ты, знаешь, куда? — снова разозлился Хрипа. — Я его, суку, просто пожалел. Скандала не хотел. А ты зачем меня провоцируешь сейчас? Не можешь сидеть с человеком — пей один.
— Я-то выпью, — покивал Василич. — Только ты сам никуда не уйдешь, пока бутылка не закончится.
Он с видимым удовольствием наблюдал, как у Хрипы от злости багровеет лысина и лезут из орбит белесые, мутные глаза. За спиной у них, почти сразу за бревном, земля резко поднималась вверх. Подъем был настолько крут, что молодые березы, густо покрывавшие склон, вынуждены были изгибаться у основания, чтобы принять вертикальную ориентацию.
— Что ты на меня взъелся? — почти жалобно просипел Хрипа.
— Потому что человек ты поганый, — беззлобно пояснил Василич. — На-ка лучше, держи стакан.
Со спины не было видно, что они делают — казалось два пожилых мужика, наклонившись друг к другу, о чем-то заговорщицки переговариваются, но только вместо слов издают тихие булькающие звуки. Потом, будто вспугнутые, они резко отстранились друг от друга и синхронно вздернули головы: над поднятым торчком воротником бушлата задорно блеснула розовая лысина Хрипы, на мясистом щетинистом затылке Василича ожили, волной прокатились складки.
— Я почему этим делом интересуюсь, — пояснил Хрипа. — Потому что как-то погано тут стало. Сам посмотри, сколько трупов. Четверо, что за иконой приезжали, так? Потом следователь, что ходил, всех расспрашивал. Ты знаешь?
— Знаю, Николай рассказывал.
— Ну вот. И теперь еще Клавка Степцова, колдунья… О ней слыхал?
Василич пожал плечами, отчего на затылке снова ожили складки.
— Неужели не слышал? — В голосе Хрипы засквозила радость, он весь даже как-то подобрался.
— Слышал, — равнодушно ответил Василич.
С подножья холма открывался вид на поле, монотонно тянувшееся до самого леса. Земля заметно клонилась вправо — к густой полосе ивняка, скрывавшей ручей. Тучи низко нависали над землей: ровный, лишенный разрывов покров придавал окружающим предметам какой-то унылый окрас — полевая трава, например, приобрела серый оттенок и казалась нарисованной. Ветра не было, все замерло, и от этого раскинувшийся перед глазами пейзаж походил на панорамную фотографию.
