— Поедешь?
— Нет, Сергеич, давай завтра. — Федоров покачал головой.
— Может, сбили?
— Сам видел, все кости целы.
— Ладно, заезжай часам к двенадцати.
Милицейский «уазик» лихо развернулся, а «Скорая» не смогла вписаться — уперлась бампером в отбойник, сдала назад. Пятна габаритов помчались в сторону Калуги. Врачи зачем-то включили мигалку, на вой сирены деревенский холм откликнулся разномастным лаем. Растревоженные собаки еще долго перекрикивались, хотя виновники переполоха уже давно скрылись в темноте.
А Федоров встал над обрывом, прислонясь к фонарю, и бездумно пялился вниз, где по черному пятну заводи медленно плыли, оставаясь при этом на одном месте, тусклые отблески.
— Что ж ты, Володя, поперся-то сюда? — спросил Федоров у ручья.
Дорога тянулась вверх. Фонари нестройной шеренгой взбирались на холм и гасли, запутавшись в черноте перелеска. Там, под соснами, даже после захода солнца застаивался теплый дневной воздух, а тут, в низине, еще засветло начинала копиться стылая сырость. В детстве Федоров любил, разогнавшись на велосипеде, съезжать полным ходом по дороге к оврагу — как в воду нырял. Но только какой черт понес сюда Сапегина? Прогуляться решил? Следы капитана четко просматривались в грязи: по обочине, вдоль отбойника. И смазанный след подошвы — прямо на краю промоины. Не будь внизу арматуры, пролетел бы до ручья и банально плюхнулся в воду. Хороший повод посмеяться да выпить водки, чтобы простуду не подхватить. Как же мало надо человеку для смерти…
Собаки потихоньку затихли. В холоде неба мерцали звезды. На деревенском холме, подсвеченный снизу, выделялся купол с крестом в окружении спутанных тополиных крон. Далеко-далеко, там, где на фоне еле тлеющей полоски заката топорщилась неровная линия леса, замерцал огонь — это помчался в сторону Москвы скорый поезд. На шершавом, в трещинах и измазанных битумом заплатках асфальте желтели две симметричные дуги — заехавшая на обочину «Скорая» оставила глинистые следы. Внизу, на бетоне трубы, большое пятно загустевшей крови. Вот и все следы ночного происшествия.
Закурив, Федоров развернулся и пошел домой — но буквально через шаг, всплеснув руками, сорвался вниз. И упал бы, но что-то зацепило его с двух сторон. Затрещала форменная куртка, воротник больно впился в шею, пережал горло. Участковый обнаружил себя лежащим на склоне насыпи — продолжалось это всего секунду: его резко потащило наверх и перебросило через отбойник.
— Ты чего, Карлсон? Пьяный?
— А? — Федоров ошарашенно уставился наверх.
Над ним возвышались двое: Юрка-Пономарь и этот, как его, отец… священник, что утром сидел у Иваныча. Пономарь наклонился пониже, и на участкового пахнуло тяжелым водочным духом.
— Ты меня слышишь, Вовка? — громче, чем надо, поинтересовался Пономарь.
— А? — снова переспросил Федоров.
— На меня смотри! — приказал священник.
Был он одет в длинное волосатое пальто, в котором Федоров не сразу признал шинель. Он уставился в услужливо подставленное ему бородатое лицо.
— Видишь меня?
— Вижу.
— Покажи руки!
Федоров машинально подчинился, выставив перед собой кулаки. Отец Димитрий перевернул их, разогнул пальцы. Больше всех удивился сам Федоров: на ладони у него лежала та самая оструганная палочка, которую он вытащил у Сапегина.
— Посмотри-ка, Юрий Григорич, — сказал отец Димитрий.
Он достал из кармана платок и через него взял палочку ровно посередине.
— Что это? — спросил Пономарь настороженно.
— Называется «стрелка».
— И чего?
— Возьмешь в руку — и, куда бы ни шел, придешь к этому обрыву и упадешь вниз.
Федоров переводил взгляд с одного на другого. У него сильно кружилась голова, но остановиться он не мог: слишком непонятные вещи происходили вокруг.
— Та-ак, — Пономарь нащупал за собой отбойник и присел, — ты хочешь сказать…
