Пауза. Мы обменялись долгими взглядами.
– Артем, какие похороны. Ее сейчас сожгут и… и все…. Я бы сдохла наверное, если бы не знала, что мне надо еще сделать… для нее…. Послушай, – она резко крутанула меня, повернув к себе, впилась ногтями в плечи. – Обещай, что с Валькой такого никогда не случится. Никогда. Ты меня понял? Теперь ты за нее в ответе, если что произойдет, ты…. я…. – она резко замолчала и отвернулась.
Мы медленно покатили в сторону Кремля. Москва оживала. Усилившаяся было стрельба, начала затихать. На пересечении с Садовым кольцом нас встретил БМП, перегородивший половину Поварской улицы. Машин пока немного, в основном, служебные, комендантский час только кончился. Завалы только разгребали, кое-где они не давали проехать.
И еще мои мысли о Милене, с которой так и не сумел попрощаться.
А ведь она предупреждала меня, что я останусь один. Настойчиво повторяла, когда я уходил. Словно предчувствовала что-то неладное.
После того, как мы пересекли Садовое, мысль эта столь прочно завладела моим сознанием, что я вынужден был остановиться.
– Что еще? – спросила госпожа Паупер своим привычным тоном. Так не вязавшимся к этой обстановке.
– Дурной сон, – тихо ответил я. – Милена видела вчера, когда была у меня, и решила, что это как раз я в опасности. А ведь напротив, она видела меня одного, а никак не….
– Давай вылезай, я поведу.
К нам подошли солдаты, выясняя причину остановки, Юлия Марковна немедленно загнала их обратно, на броню БМП, «крысятник» было самым мягким из определений. Села в водительское кресло.
– Ничего, Мила, ничего, – бормотала она про себя, снова позабыв о моем присутствии. – Завтра столько шишек приедет, столько высокопоставленной швали. Обещаю, один навсегда останется здесь.
Я слышал и не слышал ее бормотание, целиком отдавшись воспоминаниям, пришедшим, казалось, из совсем других времен. «Фольксваген» пересек Новый Арбат и по Знаменке добрался до высоких красных стен, ограждающих резиденцию президента. Еще один БТР стоял у самых ворот.
– Зашухерилось руководство. Скоро окапываться будет…. Ну, Артем, встряхнись, ты же мужик, в конце концов….
Она посмотрела на меня, покачала головой и открыла дверь.
– Все, приехали, – сказала она, видя, что я так и не пошевелился. – Нас ждут. Артем, ты вообще меня слышишь?
Я открыл и закрыл глаза, выбрался из машины. И на автомате отправился в Сенат, на свое рабочее место.
38.
Отец Дмитрий пришел домой поздним утром. Постучался в дверь, матушка, до сего времени дежурившая в коридоре, немедленно открыла. Однако он остановился на пороге и, вместо того, чтобы зайти, медленно отступил. Посмотрел на свои ноги, супруга автоматически сделала то же самое – тапочки он потерял, оставшись в одних изодранных носках.
– Ну что же ты, заходи. Гостем будешь, – она попыталась улыбнуться.
– Прости, Глаша, не могу. Не проси, не заставляй, не могу.
Она вышла на крыльцо, попыталась его обнять, он отстранился.
– Нет, не уговаривай. Я в самом деле… со мной такое приключилось, что лучше порог дома не переступать, – помолчав, он добавил, – Понимаешь, милая, я пал. Хотя сам себе говорю, что возвысился. Словом, я стал совсем другим за этот день… – отец Дмитрий запутался и замолчал. Матушка смотрела на него во все глаза, не понимая. Встретившись взглядом, он склонил голову. И заговорил иначе: – Я задам тебе вопрос: ты смогла бы жить с католиком?
– Но, Митя, при чем тут… ведь не перешел же ты…
– Нет, разумеется, все хуже. Да нет, – перебивая попадью, продолжил он, – какой еще католик. С атеистом. Нет… не с атеистом. С гностиком. Наверное, так. С гностиком смогла бы жить?
Попадья молчала. Потом, когда время ее ответа истекло, спросила:
– Что случилось в храме, Митенька?
Он позволил себя обнять, целовать, но войти все равно отказывался.
– Я видел то, чего никогда никто не должен был видеть. Я испытал на себе Его волю, такую, какой никогда никто не должен был испытать. И ведь как все верно, как логично вырисовывается. Я складывал эту мозаику давно, но чего-то не хватало.
– Так что же?..
– Прошу, не перебивай. Помнишь Маринку, ну, что я спрашиваю. Мы любили ее, – она всхлипнула невольно, и замолчала, старательно подавляя в себе эту боль. Ведь ей придется принять в себя новую, оставить для нее местечко. – А она ушла, страшно ушла. Ушел и человек, который спас меня от нее. По моей вине он ушел, я, словно завороженный смотрел как он убивает мертвых, и потом что-то крикнул ему под руку, и он был немедленно укушен. И чтобы не мучить себя и меня, он покончил с собой. По-твоему, он где сейчас – в аду или раю?
