– Как для чего – для жертвы. Это лебедка.
– То есть меня будут опускать в колодец? Нет, ну просто замечательно.
– Там же вроде как обиталище Ктулху, а это все, – он указал на помост, – что-то типа алтаря.
– Я поняла, но уже половины не помню. И особенно, что меня будут запихивать в колодец – там что и вода вроде как есть? – она заглянула внутрь, но выяснить это оказалось невозможным, чернота колодца казалось темнее первозданного мрака. – Вообще, эта ночь выдалась такой сумасшедшей, да и сегодня встречалась с журналистом… умеет человек дурацкие вопросы задавать. Все настроение отбил.
Ширван только промолчал. Для него, пытающемуся приучить себя к гламурной жизни столицы последние пять лет из двадцати, все равно встречи со знаменитостями, о каждом шаге которых только и трезвонят по телевизору или в газетах, казались чем-то из разряда фантастики. Пусть даже знаменитость и одного с ним возраста, но почти физически Ширван ощущал себя младше и куда неопытней в разговоре с Миленой. И невольно смотрел на нее снизу вверх, в точности так же, как сама дива глядела немного снисходительно на собеседника – уже в силу выработанной привычки.
– А ты сам как сюда попал? – Он встряхнулся. Задумавшись, засмотревшись на Милену, пропустил вопрос, теперь надо выкручиваться.
– Трудно сказать.
– В смысле? Сам не знаешь, как попал? – она хохотнула, обнажив ряд острых зубов.
– Мой приятель является любовником жены брата Марата Бахметьева, то есть, человека, который все это задумал.
– Да, сложно объяснять ты горазд. Сказал бы просто: через своих.
– У нас «через своих» значит несколько другое.
– Вы, горцы, вообще народ сложный.
– Да, мы такие. Выдумываем себе трудности на чужие головы.
– Золотые слова, – они посмеялись, – я было подумала, что ты и сюда кокс доставил.
– Нет. Теперь я… как бы сказать. На нелегальном положении.
– Неужели менты наехали?
Он покачал головой, как-то разом ссутулившись.
– Хуже?
– Бритоголовые?
– Чеченцы. Правящий тейп. Мой дядя, вообще вся наша фамилия давно с ними в разладе, еще с второй чеченской. Власть не распилили, ну а теперь, когда те дорвались… короче, мстят. Вот дядю убили… сложно объяснить на пальцах, почему. Просто носит такую фамилию, которую в наше время…. Не знаю, как сказать, – он и сам не понимал, для чего обо всем пытается рассказать Милене, и почему она до сих пор от него не уйдет, посчитав и тему несуразной для тусовки, и что ему с этими проблемами вообще не место в этом уголке вечного блаженства. Но он говорил, сбиваясь с одного на другое, начал было объяснять суть кровной мести, потом перескочил снова на дядю, а девушка все слушала и слушала, и Ширвану виделось в ее глазах, что-то, и если не сочувствие, то некая потаенная боль, тщательно оберегаемая от посторонних.
– Знаешь, я сегодня тоже…. Не знаю, как объяснить. Очень плохой сон видела. Мне никогда такие не снятся. Ты веришь в вещие сны? – Сбитый с толку, Ширван растерянно пожал плечами. Милена взяла его за рукав рубашки и притянула к себе. – Очень плохой сон. Я его рассказала Артему, тому парню, который… словом, герою моего сна, но он не поверил. Посмеялся даже. А я очень за него переживаю. Вот послушай, – и быстро, без перехода, стала рассказывать свой странный сон. А закончив, столь же стремительно, спросила, что он об этом думает. Ширван молчал, не зная, что ответить. Он все еще был погружен в собственные, вполне реальные проблемы, чтобы подготовиться к восприятию чужих подозрительных снов, поначалу ему показалось даже, что Милена издевается над ним. Но нет, подозрения испарились, достаточно было пристально взглянуть в ее глаза. Он растерянно молчал, глядя на светскую львицу, здесь, на пересечении взглядов, решившую поговорить о том, на что в обычное время и место было наложено строжайшее табу. О самом сокровенном.
Первое время в столице Ширван нисколько не тяготился невозможностью поделиться своими переживаниями, для него, выросшего в иной среде, презрительным казалось само публичное проявление подобных чувств. Разве что в кругу самых близких друзей – так чтобы никто, кроме них или лучше, него, вообще бы не слышал. Ведь он мужчина, воин, защитник…. А после, спустя годы приятельского одиночества, когда знакомых масса, а поговорить не просто не с кем, но и не о чем, он сам стал искать возможность поплакаться в жилетку. Пытался найти надежного человека, но это ведь не его родовое село, а переменчивая быстротекущая Москва, где люди почти физически не могут удержаться друг с другом дольше года, их сносит мощным потоком жизни куда-то дальше, они теряются, исчезают, и не отвечают на его попытки вернуться. Вообще не отвечают ему, ведь для них этот человек давно пройденный этап. И только он никак не может приспособиться, подладиться под сменившееся в одночасье умонастроение. И все еще старается не опоздать на давно ушедший поезд. К тому же он работал дилером, а это накладывало дополнительное обязательство на скорость расставания.
