У окна стояла Надежда. В том самом темно-синем платье, которое он так любил.
И это уже был не сон. Стас смотрел на нее, не отводя взгляда, она в точности так же смотрела на него. Оба молчали.
– Надя? – наконец, решился он. Она не ответила. Только шагнула вперед. И осторожно, медленно, как-то неуверенно развела руки, как тогда, в прежние годы, готовая обнять, готовая принять его к себе.
И Стас, не понимающий ничего и разом понявший все, шагнул к ней в объятия. Не задумываясь больше, отбросив пустые прежние сомнения, страхи, беспокойства. Отбросив все и позабыв обо всем. Ведь теперь ничего не имело значения. Надежда, Надя, Наденька, была здесь, она пришла, странно, но все время, все последние годы, все последние ночи в КПЗ, он думал об этом, он видел это во снах, он мечтал. Глупо было надеяться, глупо мечтать, грезить – и столь же глупо было не поверить теперь в происходящее. Да, это уже не сон. Это именно та явь, о которой ему с такой настойчивостью талдычил Тихоновецкий. Только теперь Стас поверил ему. Поверил безоговорочно, без оглядки. И столь же безоговорочно, и так же без оглядки шагнул навстречу Надежде, распростершей свои бессмертные объятия. Прижался к ней, пахшей землей и прахом. Обнял с силой, так что ветхое темно-синее платье порвалось под его ладонями.
– Надя, – снова прошептал он. – Ты пришла за мной, Надюшенька. Ты пришла.
Он боялся посмотреть ей в лицо, боялся увидеть искаженные тлением черты. Объятия девушки сомкнулись. Он почувствовал прикосновение мертвых губ на шее. Слабый укус. Он даже засмеялся, когда ощутил его. Значит, теперь они снова вместе. И ничто не разлучит их. Только выстрел в голову. Впрочем, это для них обоих не будет иметь уже никакого значения. Она приняла его в свое царство. Он, кажется, столько лет дожидавшийся именно этого, с охотой вошел в это царство. Теперь осталось совсем немного. Чуть-чуть подождать, когда тело умрет и воскреснет. И она примет его, обессмертив их и любовь их навечно. Пока выстрел в голову не разлучит их. Если будет кому разлучать их выстрелом в голову.
Тихоновецкий поднялся, тяжело дыша, на этаж, остановился перед распахнутой настежь дверью.
– Стас? – осторожно спросил он.
– Не входи, – донесся ответ. – Прошу, не входи. Все кончено.
– Что кончено?
– За мной пришли.
– Кто? – он ворвался в прихожую, взгляд немедленно остановился на лежащем в коридорчике, теле матери Стаса. Тихоновецкий вздрогнул, тоже разом все поняв. Заглянул в комнату.
– Она, – Стас обернулся, улыбаясь. По шее текла кровь, медленно застывая, впитываясь в распахнутый ворот грязной рубашки. На лице застыло странное выражение покоя. Казалось, он не мертвый еще, только укушенный, уже умер. Обрел, наконец, вечный покой, и с лицом навечно успокоившегося, смотрел сейчас на журналиста.
Тихоновецкий взвизгнул что-то непонятное самому, хлопнул ладонью по макушке, провел рукой по волосам. Дыхание вырывалось из груди с трудом, он хватал воздух ртом, с силой проталкивая его в легкие. Он заковырялся и вынул из-за ремня Макаров. Стас только покачал головой. И повернулся так, чтобы телом своим защитить Надежду. Единственное, что у него осталось.
Тихоновецкий отступил из комнаты. Шаг за шагом добравшись до двери, он оступился, задев за порожек, выскочил наружу и бегом помчался вниз. Бросился в машину, снова недовольно пискнувшей так и не включенной сигнализацией, и, дернув рычаг коробки скоростей, с места в карьер выбросил «Хонду» подальше от мертвого дома.
Стас услышал визг покрышек сорвавшейся с места «Хонды» и улыбнулся. Слабость наваливалась неотвратимо.
– Не бойся, – прошептал он. – Теперь мы останемся вместе.
И его Надежда булькнула что-то неясное в ответ, что-то, понятное лишь им двоим, и поддержала, когда он, умерев, начал падать на пол. И подняла, когда он снова ожил – став таким же мертвым, как и она.
31.
Косой проснулся от странного шороха. За прошествующие несколько суток, он успел отвыкнуть, от человеческих шагов, и разговоров вполголоса. Он выполз из склепа, осторожно приотворив скрипучую ржавую решетку и стал вглядываться в ночную темень. Небо было по-прежнему ясным и чистым, вбирая в себя зной разогревшейся за день земли. Яркий месяц, набравший рост до полукруга, медленно сходил за горизонт, освещая кладбище тепло и мягко, как солнце сквозь пелену облаков. Ветви деревьев еле колыхались, легкий, едва заметный ветерок, гулял по аллеям, далеко разнося шумы и шорохи, заставившего Косого проснуться и насторожиться. Невдалеке он снова услышал негромкую команду. И топот ног. Быстрый стремительный, принадлежащий обычным людям. А отнюдь не тем, с кем в последнее время довелось ему сосуществовать бок о бок.
