— Ведаю, яко имаши у собе княгыню от царьска рода, и лепотою — телом красна бе зело. Дай ми, княже, ведети жены твоея красоту.
В огромном крутом шатре царя Батыя наступила гробовая тишина. Все окружение князя Феодора: бояре, детские, отроки, гриди, слуги двора замерли в невероятном напряжении и ожидании. Замерли, замолкли царские нукеры, батыры и князья. Еще румянец не сошел с ланит Феодора Юрьевича, как улыбка прошла по его благородному смелому челу и устам. Громкий и вызывающий хохот вырвался из его сильной груди, и слезы выступили на его очах. Следом же громогласно изрек он:
— Безуменъ ти еси, царю! Не полезно бо есть намъ христианомъ тобе нечестивому царю водити жены своя на блудъ. Аще ны преодолевши, то и жены наши имаши владети.
Еще несколько мгновений после слов князя в воздухе висела могильная тишина. Но следом Батый, брызгая слюной, разразился громовой бранью. Все его нукеры и князья выхватили из ножен кривые мечи, сабли, секиры и ринулись на русичей. Несколько десятков стрел рассекли воздух и побили людей из посольства князя Феодора. Кто-то, выхватив клинок, успел вырваться из шатра и крикнуть на помощь русичей, бывших снаружи. Один из княжеских милостников именем Апоница успел вскочить на крепкого неоседланного жеребца и дать круг возле шатра, призывая на помощь своих собратьев. Но не прошло и пяти минут, как татары покололи, посекли и постреляли русичей. Минуя костры и юрты татарского стана, милостник направил жеребца в лес, стоявший близ реки. Несколько стрел просвистело ему в след, так и не задев его. Уже издали, с пригорка, он увидел, как царские нукеры стали относить от царского шатра изрубленных, пострелянных и истекавших кровью русичей, сбрасывая их тела в небольшой буерак саженях в тридцати от места избиения русского посольства.
С трудом Апоница дождался темноты и полночи в лесу. Татары веселились и пировали у костров. Зловещие отблески пламени и мрачные тени метались в татарском стане. Незнакомая русскому уху струнная и горловая музыка Великой Степи, крики людей, ржание коней, мычанье быков и рев верблюдов звучали, гремели среди ночной мглы у границ Руси. Уже в предутренней декабрьской мгле, когда татарский стан начал стихать, милостник прополз как тень к буераку, куда были сброшены тела его погибших товарищей. Там среди груды остывших и оледенелых от крови покойников, отыскал он тело князя Феодора. С великим трудом и осторожностью вынес он покойного своего господина из вражеского стана, уложил его поперек конской холки и ускакал с ним за Нузу к рубежам Руси. Там, поприщах в десяти от места стоянки татарской рати, роя мерзлую землю коротким мечом, выгребая ее перстами, срывая ногти, кровавя длани, выкопал он неглубокую могилу. Затем помолился, поплакал и схоронил в ней покойного. Сверху засыпал могилу снегом и придавил стволом поваленной сосны. Отметил место зарубками на стволах деревьев и поскакал на северо-запад — в сторону дома.
Рязанские полки, ведомые князем Юрием Ингваревичем, остановились верстах в двух не доходя небольшого леса близ реки Воронежа. Юрий велел младшему брату Давыду вывести свой муромский стяг в сторожу между лесом и рекой, да разведать, далеко ли татары. На душе у князя было неспокойно. Он знал, что татарская рать числом в десять тысяч воев уже взяла копьем и большой кровью рубежный рязанский град Овчеруч, поставленный русичами и крещеной мордвой на реке Суре. А взять-то его было непросто, четыре линии рвов, валов и стен имел тот город. Да и воев там хватало, ибо туда пришли остатки булгарских дружин и буртасы. Вспоминал князь Юрий татарское посольство, потребовавшее у совета рязанских князей двенадцать дней назад десятины во всем: в князьях, и в людях и в конях. Вспоминал, как гордо ответил он с братьями татарским посылам, что лишь тогда возьмут вороги все, что хотят, когда не останется в живых ни одного из рязанских князей. Но более всего точила князя Юрия мысль о том, что нет уже в живых его любимого сына Феодора, убиенного татарами в посольстве на реке Нузе. В живых остался лишь один милостник, он-то и сообщил о трагедии, разыгравшейся во вражеском стане. Милостника князь отправил с сопровождением в княжеский городок на Осетр — в удел Феодора Юрьевича, дабы сообщил снохе Евпраксии о трагическом конце ее мужа. Чувство мести жгло княжеское сердце.
