Обвинение было предъявлено быстро, быстро был оформлен и отказ Нецветова признавать свою вину.
Потом был короткий суд по мере пресечения. Здание районного суда в выходной день было пустым, в зале — дежурная судья в чёрной мантии с золотистой застёжкой на шее, женщина неопределённого возраста с мешками под глазами, прокурор — блондинка в синей форме, государственный адвокат, мужчина лет пятидесяти, отставной офицер милиции, отеческим тоном советовавший Виталику покаяться и признать вину, секретарь-практикантка, скучающие конвоиры в серой форме и обвиняемый Нецветов в металлической клетке.
Прокурор подчеркнула, что обвинение предъявлено по особо тяжкой статье и есть основания полагать, что, находясь на свободе, Нецветов скроется от следствия и суда, совершит новое преступление или попытается уничтожить доказательства по делу. «Какие доказательства?» — недоумённо соображал Виталик. Он ещё не знал, что это стандартный набор фраз, кочующих из дела в дело и произносимых многократно каждый день.
Адвокат вяло возразил, что сторона защиты таких оснований не усматривает.
Затем слово предоставили Виталику. Он, как ему самому показалось, убедительно рассказал, как шёл ночью через дворы, как увидел четверых фашистов, кричавших «Хайль Гитлер!», как спрятался за гаражами и как пытался помочь раненому, вызвать скорую помощь. Умолчал он только о том, зачем оказался на улице в столь ранний час.
Судья удалилась на совещание, совещалась сама с собой около десяти минут и невнятной скороговоркой огласила решение.
«…Избрать меру пресечения в виде заключения под стражу сроком на два месяца, до девятнадцатого января две тысячи шестого года…»
* * *
Довольное лицо Сергея Маркина светилось на экране в новостном репортаже одного из центральных телеканалов.
Маркин был практически счастлив. Вчера в штабе его организации был обыск, а сегодня он сидел за столом в зале, где обычно проходили собрания, на него были нацелены фото- и видеокамеры крупнейших средств массовой информации, и это было то, что было ему нужно для счастья.
— Мы считаем, что речь идёт о крупной провокации путинского режима совместно с фашистами против набирающей силу леворадикальной организации, каковой является Молодёжный Альянс революционных коммунистов… Мы являемся строгими и последовательными антифашистами, в наших рядах нет и не может быть скинхедов, нацистов и прочей мрази… Не далее как в этом месяце мы проводили акцию по срыву так называемого Русского марша, четверо наших товарищей были задержаны милицией, действовавшей заодно с его организаторами. Сегодня мы сильны, как никогда. В наших рядах никогда не было человека по фамилии Нецветов. Мы глубоко возмущены сообщениями ряда электронных СМИ, приписавших к нашей организации подонка и убийцу, и будем требовать решительного опровержения…
С тупым безразличием смотрел Виталик немигающим взглядом в экран телевизора.
«Я убью его», — подумал он, — «Я выйду из тюрьмы и убью его».
Услышав металлический лязг, он повернул голову к двери камеры.
— Нецветов!.. Передача!.. От двоюродной сестры…
Сигареты с фильтром, сигареты без фильтра, спички, чай, сахар, печенье, яблоки, туалетная бумага, мыло, конверты… Виталик осторожно брал в руки свою первую передачу из тюремного магазина.
— Быстрее, быстрее…
У него никогда не было двоюродных сестёр.
Расписываясь в получении, он не мог оторвать глаз от мелких острых букв, которыми был тщательно исписан желтоватый бланк.
Получатель заказа — Нецветов Виталий Георгиевич.
От кого — Измайлова Любовь Никитична.
Адрес… Телефон…
Кем приходится заключённому — двоюродная сестра…
Ещё через две с половиной недели Виталику принесли телеграмму, отправленную с почты, находящейся в двух троллейбусных остановках от тюрьмы, в тот же день, что и первая передача через магазин.
«127055 Москва Новослободская 45 ИЗ-77/2 Нецветову Виталию Георгиевичу.
Пусть будет лёгким твой путь зпт и да хранит тебя любовь моя вскл Люба Измайлова».
* * *
У Моррисона была своя версия случившегося.
Он не верил в случайные совпадения и, как и следователь Люблинской прокуратуры, был убеждён в виновности Виталика Нецветова.
