Но Моррисон знал больше, чем следователь, о событиях, которые привели Виталика в заснеженный двор в пять часов утра. Поставив во главу угла тот факт, что и Виталик, и потерпевший были родом из одной и той же бывшей республики Союза, Моррисон твёрдо и однозначно связал убийство в Люблино с исчезнувшей диссертацией Георгия Нецветова. Впрочем, этой версией он не делился со следственными органами, рассудив, что ему они могут только помешать.
Оставалось только выяснить, когда и как в советском прошлом могли пересекаться пути Георгия Нецветова и Ахмеда Абдулкеримова.
Прямая связь между ними не прослеживалась, но Моррисон был уверен, что её не может не быть, надо только хорошенько искать — в России, в Узбекистане, везде.
Он будет долго, упорно и безрезультатно идти по этому ложному следу, и так до конца никогда и не убедится в том, что был неправ…
В какую бы точку земной поверхности ни заносили Моррисона зигзаги его судьбы и интересы Североатлантического Альянса, была традиция, которую он соблюдал свято и, если бы однажды её пришлось нарушить, отнёсся бы к этому нарушению с почти суеверным страхом. Хотя вера в подобное не была в целом присуща прагматику Моррисону, но имелась единственная примета, приносившая ему удачу.
Рождество он должен был встречать с семьёй, в своём двухэтажном коттедже в пригороде Лондона.
Это было обязательно, независимо от того, сколько предстояло важных дел, Уильям делал всё от него зависящее, чтобы освободить последнюю неделю декабря и не позже двадцать четвёртого числа прилететь на родные берега туманного Альбиона.
В этом году дел тоже планировалось немало. Впереди были долгие дни в поисках крупиц информации в уцелевших узбекских архивах, установление круга общения Абдулкеримова на Родине (круг общения Нецветова-старшего в Средней Азии Моррисон себе представлял), розыск десятков людей, которых разбросали по стране и миру проклятые девяностые годы…
А пока Уильям Моррисон летел домой.
Рейс «Бритиш Эйрвэйс» вылетал рано утром. В международный аэропорт Шереметьево Моррисон приехал заранее и до начала регистрации дремал в удобном кресле в VIP-зале ожидания.
…Ему снился странный и страшный сон.
Ему снилась война, и на этой войне он убивал Виталика Нецветова.
Во сне Виталик выглядел старше своего возраста. Он стоял босиком на фоне разрушенных кварталов, за которыми плескалось море (откуда, чёрт побери, в Фаллудже взялось море? Там до него больше пятисот километров), в руках он сжимал бессмысленную уже винтовку — Уильям почему-то знал точно, что у сторонников свергнутого диктатора (ТМ) больше не осталось патронов. Но Виталик по непонятной причине не бросал оружие, а шёл прямо на Уильяма, произнося, почти выдыхая слова написанной сотню лет назад русской песни, и люди, шедшие за ним, трое или четверо, повторяли с жутким акцентом, отчаянно резавшим слух утончённого лингвиста Моррисона: Posledniy parad nastupaet… Уильям снова и снова стрелял в Нецветова из пистолета, он уже перезаряжал вторую обойму, но пули проходили сквозь него, не причиняя ни малейшего вреда, как будто он не был человеком из плоти и крови, и его нельзя было убить из огнестрельного оружия. Уильям стрелял, а Нецветов всё шёл и шёл, и обугленные бетонные скелеты стен за его спиной страшно смеялись в лицо Уильяму пустыми глазницами окон…
Моррисон вздрогнул и проснулся.
Объявляли регистрацию на его рейс.
За окнами здания аэровокзала падал последний снег две тысячи пятого года, а враг его находился в следственном изоляторе ИЗ-77/2 Управления Федеральной службы исполнения наказаний по городу Москве, в народе более известном как Бутырская тюрьма.
И только из радиоточки в одном из кафе аэропорта, провожая Уильяма Моррисона домой, доносился голос звезды российской эстрады, певшей о том, что жизнь кончается не завтра.
