Вот в один из этих дней Костя Фролов и вступил на уроке истории в политический спор с учительницей. Рассказывая о генеральной линии Партии и о левом уклоне, учительница поносила Троцкого как отщепенца и предателя. Слово «троцкизм» взрослые произносили понизив голос, либо с проклятиями выкрикивали его с трибуны. На вопрос, что же это такое, они испуганно отмахивались и требовали прекратить подобные разговоры. Для любознательного Кости вопрос о троцкизме приобрел особенно мучительную остроту после ареста отца. Теперь всякий, кто хотел Костю обидеть, мог сказать: «А твой отец — троцкист!» В поисках ответа мальчик листал даже красные томики собрания сочинений Ленина, стоящие у отца в кабинете, стараясь извлечь оттуда все возможные сведения о Троцком.
И почти все запомнил, хотя вопрос о троцкизме оставался для Кости совершенно непонятым и очень болезненным. Он попробовал получить от учительницы истории сколько-нибудь внятные разъяснения о конкретных преступлениях Троцкого. Возмущенная до глубины души учительница, как истинная патриотка, немедленно сообщила «куда следует», что Костя Фролов, видимо, достойный сын своего отца и что яблоко от яблони недалеко падает. И уже через два дня Костя оказался в одной из камер следственной тюрьмы.
Но несмотря на ужас первых дней заключения, мальчик довольно быстро справился с отчаянием — помогли молодость, здоровая нервная система и неистребимая юношеская тяга к приключениям. Когда после первого допроса у следователя Костя понял, чего от него хотят, он разыграл целый спектакль о своем участии в контрреволюционном заговоре. Следователь, видимо крайне неумный и малограмотный новобранец, быстро склеил «дело», даже не пытаясь разобраться что к чему. Он был очень доволен, что не пришлось долго возиться, и передал дело в суд. Но там более опытные товарищи быстро разобрались, что написанное — «сон сивой кобылы в летнюю ночь», это выражение часто употреблял Костин отец. И дело было отправлено на передоследование.
Так называемое доследование было просто пересоставлением Костиных показаний. Следователь теперь был другой и очень торопил Фролова, видимо для того, чтобы не дать ему времени сочинить новую каверзу. Придираясь к написанному по разным поводам, он заставлял его менять текст, перечитывая этот текст так и этак. И все-таки не мог избавиться от подозрения, что тут опять что-то не так. Уж очень хитрая физиономия у этого паршивца.
А интересного в тюрьмах немало. Хотя бы этот корпус. Межэтажных перекрытий внутри него нет. Они есть только у наружных стен, к которым примыкают камеры заключенных. Получается высоченный, на пять этажей зал, освещенный сверху застекленным фонарем, как в производственных цехах. На высоте каждого этажа тянутся металлические галереи с длинными рядами узких массивных дверей. Перила галерей и железных лестниц, которыми они соединены, обиты желтой медью. И на уровне каждой галереи по горизонтали натянута огромная веревочная сетка. Здорово!
— Фролов! — крикнул человек в черном, вызывая по списку новоприбывших. Костя в этом списке был первым.
— Константин Сергеевич! — ответил он звонко и привычно отошел в сторону. Именно на такое расстояние, как надо: ни далеко ни близко.
Затем новоприбывшие сидели на своих узлах в большой пустой камере и ждали санобработки. Костя объяснил новичкам, что сейчас им будут стричь машинкой волосы и бороды. Бритв здесь не полагается. А вещи арестованных будут пропаривать в огромных автоклавах. Они называются гелиосами. И все вши от этого подохнут.
После стрижки и мытья в душевой разбирали вещи, вываленные из гелиоса. От сваленной в кучу верхней одежды вперемешку с бельем, грязными носками и портянками поднимался вонючий пар. Все белье стало теперь еще грязнее и покрылось разноцветными разводами от полинявших цветных тканей.
Из камеры-ожидалки — Костя сообщил, что она здесь называется барахолкой, — очередное пополнение многотысячного населения Центральной разводили по камерам, вызывая одновременно одного-двух человек. Фролов и Трубников были вызваны вместе.
Высокий хмурый мужчина и сероглазый хрупкий подросток шли рядом по рифленому железному настилу одной из галерей огромного зала, чем-то напоминающего не то завод, не то корабль.
