— Теперь, наверное, никогда уж больше окон своей квартиры не увижу… — и пояснил, понизив голос: — Я эти окна видел, когда меня на допрос в вороне везли. Дом, где я жил, как раз на той дороге пришелся.
Ворон — это старый и обычный вид тюремного автомобиля. Безо всякой маскировки и боксов. Общая коробочка со скамейками и даже оконцами, хотя, конечно, зарешеченными и непрозрачными. А главное достоинство ворона в том, что на его крыше установлен большой вентиляционный колпак с довольно крупными отверстиями. Через них видны окна вторых и третьих этажей.
К сожалению, воронов мало. Основным видом тюремного транспорта является собачник с его паскудной маскировкой и никому не нужными клетушками. И все же один раз рассказчика везли в вороне. Пришлось это на вечернее время, когда в его квартире горела электрическая люстра, переделанная из затейливой керосиновой лампы. Это означало, что семья железнодорожника пока проживает в прежней квартире. Потом, может быть, ее выселят, но жену, слава богу, не арестовали. И, наверное, уже не арестуют. Если НКВД считает, что семью надо ликвидировать, то старается сделать это срезу, не ожидая судебных решений и прочей формалистики.
Удивительно много, оказывается, может дать мимолетный взгляд на освещенное окно своей бывшей квартиры! Дорого бы дал Алексей Дмитриевич за такую возможность. Его квартира тоже во втором этаже.
Когда его увозили, Трубников смотрел через заднее стекло автомобиля. Золотистый свет в детской выделялся ярким прямоугольником в ряду неосвещенных окон. А на стене, поверх занавески, были видны зеленоватые тени от расписанного Ириной абажура. Этот светящийся прямоугольник остался последней отметкой в памяти о жизни по ту сторону черты, проведенной арестом. Он узнал бы его среди тысяч других.
Но зачем думать об этом! Тюремные маршруты лежат в стороне от их Технологической улицы. И надо, чтобы везли обязательно в вороне и непременно не поздно вечером, когда в домах еще горит свет.
Аназвание — ворон — происходит, конечно, от сокращенного — черный ворон, названия черной тюремной кареты…
Возле их машины послышались голоса. Подошли какие-то люди. Раздалось щелканье задвижек и приказ «Выходи!» Трубников с трудом спустился по вертикальной лесенке без перил. Сильно болело колено.
Прямо перед ним возвышался грязно-белый пятиэтажный корпус. И без того унылый фасад обезображивали бесчисленные ежовские намордники, нахлобученные почти на все окна. Небольшой, вымощенный неровным булыжником двор окружала невысокая кирпичная стена с крытыми площадками для часовых наверху и глухими железными воротами. И ворота, и небольшая железная калитка в них были закрыты. За стеной стояли другие корпуса, поменьше и без козырьков на окнах. В отдалении виднелась высоченная, казавшаяся белой от яркого, направленного вдоль нее света прожекторов, главная стена тюрьмы. Это и был, конечно, спецкорпус — тюрьма в тюрьме.
Костю Фролова привезли в том же собачнике, что и Трубникова. Но он был старый, бывалый арестант, и не удивлялся ни фальшивой хлебовозке, ни спецкорпусу, ни огромности Центральной, поразившей большинство остальных арестованных. Фролов уже сидел однажды в этой тюрьме, ездил в собачниках и даже предстал перед судом Военного трибунала. Но в своих показаниях на предварительном следствии загнул такую штуку, что Трибунал не стал судить Фролова и отправил его дело на передоследование. Теперь оно закончено, и Костю снова привезли в Централку ожидать нового суда.
Все это худенький подросток успел вполголоса сообщить окружающим, пока энкавэдэшники в фуражках с красными околышами совещалась о чем-то в сторонке с людьми в черной тюремной форме. На негромкие разговоры арестованных ни те ни другие не обращали внимания. Это обстоятельство Костя особо подчеркивал, вероятно, чувствуя себя здесь кем-то вроде ветерана, старожила и знатока здешних мест.
Костя очень гордился своим отцом, полковником Фроловым, и отцовским орденом Красного Знамени, и его именным оружием. Но и орден, и оружие забрали в ту же ночь, что и отца. Спустя два месяца была арестована и Костина мать. Его маленькую сестру сразу же поместили в детский дом, а Косте сказали, что он тоже будет воспитываться в детском доме, но не здесь, а в другом городе. А пока пускай несколько дней поживет один в прежней квартире — большой уже. И пусть не трогает печатей на шкафах, куда сложили описанное имущество Фроловых для конфискации. И в школу нужно продолжать ходить до отъезда в другой город. Учеба в седьмом классе — дело серьезное и пропускать ее не следует.
