«… В числе других, пострадавших от Октябрьской революции специалистов, организовал возвращение из Германии инженера Трубникова. Мне было известно, что к тому времени он был уже завербован в германскую разведку своим товарищем по работе инженером Гюнтером, сотрудником тайной полиции…»
Ефремов сообщал дальше, что Трубников получил от разведывательных органов Германии все необходимые инструкции и шифры для ведения тайной переписки под видом научной и деловой. С помощью этих шифров он передавал за границу секретные данные о научных и конструкторских работах в Советском Союзе и получал оттуда дополнительные указания. В частности, после установления в Германии власти национал-социалистов, Трубников получил приказ: при появлении в эфире радиосигнала быть готовым к выполнению крупных диверсионных актов.
Здесь следователь поднял голову, чтобы взглянуть на своего слушателя. Но сдержанно торжествующее выражение на его лице сразу же сменилось на почти испуганное. Трубников сидел, подавшись всем корпусом вперед и вцепившись ногтями в колени. Его обезображенное лицо было страшно. От бешеной, сумасшедшей ярости приоткрылся даже его разбитый, невидящий глаз. Своей кроваво-красной полоской этот глаз усиливал мрачное выражение другого, сверкавшего сквозь узкую щель распухших век.
Следователь сделал невольное движение корпусом, чтобы почувствовать успокоительную тяжесть пистолета под пиджаком. Очень не лишней предосторожностью оказалось и прикрепление стула!
Так они смотрели друг на друга с минуту. Но затем у обоих выражение лица стало меняться. Вспышка яростного негодования у Трубникова оказалась непродолжительной, и его напряженная поза сменилась усталой. Потух сверкающий мрачным огнем видящий глаз, и снова закрылся невидящий. Даже измятая одежда еще больше обвисла на исхудавшем теле. Обессиленный организм не мог долго питать энергию физического протеста даже против этой фантастической, противоестественной лжи. А главное, этот протест не мог иметь теперь определенной направленности. Так или иначе, но участником клеветы против него был и старый, казавшийся непоколебимо верным друг.
А вызванный неожиданностью испуг следователя уступил место удивлению и выражению профессионального интереса: откуда у этого истерзанного человека такая нервная сила? Вряд ли она возможна при том состоянии психики, которое принято считать нормальным.
— Я понимаю, Алексей Дмитриевич, — голос звучал мягко и как будто сочувственно. — Вы не ожидали, что ваш сообщник и друг будет так откровенен с нами. Но он и сам уличен. Кроме того, у нас есть средства заставить говорить каждого.
Опять это палаческое хвастовство, исключающее истинную интеллигентность, какими бы убедительными ни казались другие ее проявления! Стиснув зубы, Трубников молчал. Следователь перелистал дело, нашел нужное место и продолжал чтение.
Ефремов писал, что он и Трубников организовали в своем институте контрреволюционную группу, в которую вошли почти все ведущие ученые и инженеры ФТИ. Трубников оказался последним, кто был арестован из этого длинного списка. «…Позже в нашу группу влились немцы-иммигранты. Все они получили вредительские и шпионские задания еще при отъезде из Германии. Немецкую группу возглавил Гюнтер, которого раньше всех остальных удалось вызвать в Советский Союз под видом преследуемого гитлеровцами социалиста…»
Теперь следователь наблюдал за Трубниковым исподлобья. Но тот казался совсем потухшим и опустошенным. Он слушал внешне безразлично, опустив голову и упершись руками в колени. Наступило спасительное притупление реакции, хотя тоскливое ощущение бессилия оставалось. Голос следователя казался теперь монотонным и бесцветным.
— Гюнтер в своих показаниях, — бубнил этот голос, — подтверждает все, сообщенное НКВД Ефремовым. В том числе и существование ваших давних контрреволюционных связей. Вот собственноручные показания профессора Гюнтера.
Трубников поднял глаза. Немецкий текст, несомненно, был написан рукой Рудольфа. Это был его острый почерк, характерный для тех, кто учился в немецкой школе, когда там обучали еще готическому письму.
