Последний гимн был «Иерусалим», потом пастор произнес свое пастырское слово, потом на маленьком органе заиграли марш. Двери распахнулись: под своды башни вступили Фрэнки и Рэй. Золотые стрелки на голубом циферблате часов над их головами показывали полчетвертого. Фотограф, упитанный ветеран с зубами цвета луковой шелухи, пронзительным голосом сообщил, стоя на стуле, что не может вместить всех в кадр.
— Вы все теперь — одна семья, — кричал он. — Потеснитесь же, ближе, ближе.
Он считал до трех, сверкала вспышка, потом еще одна. Все начали спускаться по церковным ступенькам. Вильям Гласс, в костюме, в котором работал еще в Филтоне, оскользнулся на куче жухлых листьев. Клем помог ему подняться, Лора почистила сзади пиджак. Разукрашенная лентами «альфа» была припаркована у дороги. День выдался такой теплый, что крышу решили опустить. Фрэнки включила двигатель. Весь прилизанный, Кеннет бросил первую пригоршню конфетти, а за ним и другие начали выхватывать горстями из карманов и сумок розовые и голубые кружочки. Машина унеслась прочь, оставив за собой кружащееся красно-синее облако, оседающее на грязную дорогу, траву и придорожные кусты.
Отомкнув дверцы старого «вольво», Клем пропустил внутрь Лору и отца. Позади них был припаркован фургон Фиак. Сквозь лобовое стекло Клэр помахала ему рукой, он махнул в ответ, забрался в машину и минут десять пытался завести двигатель. Они уехали последними и последними подъехали к дому. Пока он выбирал на дорожке место для парковки, пока Лора, раскачавшись, сползала с высокого кожаного сиденья, четверка нанятых музыкантов под натянутым шатром вдохновенно вдарила «Я ни о чем не жалею»[57]. Под тентом уже танцевало несколько пар. В основном это были друзья Фрэнки — мужчины в джинсах и белых льняных пиджаках и женщины, кружащиеся в ярких цветных платьях. Чудаки, идеалисты, любители спиртного, яростные курильщики, поэты, надуватели фондов социальной помощи. Эта с виду несколько хрупкая толпа вплывала в пору зрелости, оказывая ей такое сопротивление, какое могли осилить ее тощие кошельки. Толпа Рэя не материализовалась. Была только его мать и еще две женщины одного с ней возраста, да девушка с пустым взглядом и насморком, да молодой человек с густой челкой и значком на лацкане, объявлявшим «Величие неизбежно (но куда торопиться?)». Дружкой был грек, о котором никому, кроме Рэя, относившегося к нему с большой почтительностью, казалось, не было ничего известно.
По одну сторону шатра стояли столы на козлах, уставленные зелеными бутылками, винными бокалами, жестянками с пивом. Две школьницы в белых рубашках — эти-то откуда взялись? — разносили тарелки с яйцами в колбасном фарше, копченым лососем на ломтиках черного хлеба, сосиски на палочках. Клем разыскал стулья для отца и Клэр. Фиак держалась в стороне, пристроившись со стаканом минеральной воды подальше от танцевавших.
