Клем кивнул. Потом спросил, как обстоят дела нынче.
— Про нынче я не беспокоюсь, — сказал Сильвермен. — Здесь на углу есть винный магазин, вот о нем я частенько думаю. Хорошо, что ты приехал. Ты в шахматы играешь?
— Немного.
— Немного — это хорошо.
Сильвермен вытащил из рюкзака складную шахматную доску. Пристроив ее на кровати, они играли около часа. Когда партия закончилась, Сильвермен сварил кофе; потом они слушали бейсбол по радио. Клем читал первую главу романа Шелли-Анн и разглядывал ее сделанную в ателье слегка подретушированную фотографию на клапане суперобложки. Вернулись художники, устроили ссору на кухне, а потом шумно мирились в соседней комнате. Стемнело. Пристроившись у окна, Клем курил. Сильвермен сварил еще кофе, потом улегся на кровать, заложив руки за голову. В пол-одиннадцатого он потребовал еще одну партию в шахматы; Клем опять выиграл. Сильвермен побрился и сменил рубашку.
— Уже скоро, — сказал он. — Теперь недолго.
Клем задремал и спросонья прикусил до крови язык.
Без пятнадцати час Сильвермен окликнул его, и через затихший дом они пробрались к фургону.
Последний раз они ездили вместе ночью в джипах ООН в сопровождении перепуганных голубых беретов. В тот раз идея также принадлежала Сильвермену — Клему не улыбалось покидать гостиницу в комендантский час. Проведя в столице пару недель, он собрал достаточно материала. Агентство уже пресытилось, история уже сошла с передних полос, пора было думать о возвращении. Но более опытный, прославленный, обаятельный Сильвермен обвел его вокруг пальца, полусерьезно-полушутя расписывая возможность сделать коронный, способный привести в восхищение конкурсное жюри снимок. В конце концов Клем поехал, потому что ему нравился этот бродяга-североамериканец с умудренным жизнью лицом. Поехал, потому что не хотел ничего упустить.
Проверив холодильники, они забрались в фургон.
— Ехать здесь недалеко, — поворачивая ключ зажигания, сказал Сильвермен.
— А потом?
— Мгм.
— Ты полон загадок, — сказал Клем.
Сильвермен улыбнулся.
— Меня это устраивает. А тебя?
На дороге уже почти никого не было. Несколько такси, полицейская машина, последний трамвай с ярко освещенными окнами и единственной парочкой на заднем сиденье.
— Знаешь, — начал Сильвермен, — когда я пришел в себя там, у причала, у меня ни гроша не было. Обчистили. Пришлось идти домой пешком. Я час тогда шел и всю дорогу смотрел на себя в окнах витрин. Сумасшедший. Призрак, — Он помолчал. — Человеческие нервы могут многое выдержать, но есть предел. Я сюда приехал жизнь спасать.
— Тогда мне тоже нужна собственная Канада, — тихо проговорил Клем.
Сильвермен обвел рукой зеленоватую в свете панели внутренность фургона.
— Канада — суровая страна, физически и духовно суровая. Но, приехав сюда, я кое-что нашел. Какую-то правду о людях, которой не знал раньше.
— Какую такую правду? — Клем повернулся на сиденье. — О чем ты?
— Я уже сказал. Правду, которой не знал раньше.
— А церковь? Мы уже знаем, как выглядит правда о людях, что — не так? Как она пахнет.
— Я говорю о другом, Клем.
— Это видно.
— Может, о более правдивом.
— О более правдивой правде?
— Ну ладно, может, о лучшей.
— А почему ты считаешь, что мы можем выбирать?
— А почему ты считаешь, что я не могу? И вообще…
— Что вообще?
— Знаем ли мы вообще, что мы там видели?
— Ты охуел.
— Нет, погоди. Что мы на самом деле видели?
— Я пришлю тебе снимки!
— Да на кой черт мне твои снимки.
— А что тебе тогда нужно?
— Мне нужно, — Сильвермен под стать Клему повысил голос, — мне нужно опять научиться спать по ночам! То, что ты говоришь… это нигилизм. Невозможность.
— Я говорю о том, что мы видели. Ты и я.
— И ты можешь с этим жить?
— Не важно, могу я с этим жить или нет! Это ничего не меняет!
— Ты винишь меня.
— Виню тебя?
— Ты винишь меня за то, что я тебя втянул в это.
— Нет.
— Ты винишь меня.
— Нет.
— Лучше скажи прямо.
— Сильвермен, я не виню тебя.
— Ладно, я-то знаю, что винишь.
Они остановились у светофора. Клем нашарил на своем окне рукоятку, опустил стекло и закурил. Ему хотелось вылезти из фургона и шагать, пока не свалишься от усталости. Где заканчивался этот город? Как далеко отсюда? Он хотел выбраться за черту уличных фонарей и идти по огромной, как море, черной, как море, прерии. Бедняга Сильвермен! Чем бы он ни занимался, все эти загадочные поездки, «более правдивая правда», посредством которой он надеялся уберечься, это было не то, что искал Клем. Естественно, было несправедливо, абсолютно несправедливо чего-либо от него ожидать. Нечестно, трусливо и лениво. Задумывался ли он хоть на секунду, а что может
