— Приготовься позеленеть от зависти, — через плечо предупредил Клема Сильвермен.
Он поставил свою сумку рядом с синим автомобилем — набычившимся блестящим фургоном с затемненными окнами, гоночными шинами и хромированным, толстым, как органные трубы, двойным выхлопным патрубком.
— Купил у одного парня; он, бедолага, собирался жениться и начать новую жизнь, — посмеиваясь то ли над собой, то ли над парнем, сообщил Сильвермен, — Печальный случай, он и сам это понимал. Ключи мне передавал, словно свои оттяпанные яйца. Все не мог понять, зачем его игрушка такой никчемной личности, как я, — Он отпер задние дверцы, — У мальчика все было устроено для приятного вечера тет-а-тет. Меховую обивку и интимное освещение я убрал, но музыкальную систему оставил. Динамики в подголовниках, да и везде, куда ни сунься. Никогда раньше так Джонни Кэша[27] не слушал.
В задней части салона стояли пятнадцать ярких пластиковых ящиков-холодильников. Загрузив сумки в один из них, они покатили под звук рычащего, как лодочный мотор, двигателя по Колледж-стрит.
— Гидроусилитель руля! — перекрывая музыку, орал Сильвермен, — Электронное управление окнами! Кондиционер!
Объехав еще пару итальянских заведений — новые громогласные приветствия, запыхавшиеся шеф-повара, новые загруженные в фургон сумки, — они завернули в ресторан здоровой пищи, забрали там пятьдесят диетических булочек, банку зеленой приправы карри, четыре позавчерашних пирога с голубикой. На другом конце города они заглянули в местечко под названием «Уголок», потом в еще одно — «Райский уголок». Последняя остановка была в гостинице у озера, где среди металлическою лязга и полувоенной неразберихи человек тридцать работников готовились к вечерней кампании. В ящиках-холодильниках уже почти не оставалось места. Сильвермен поменял кассету с музыкой кантри на рэп — «Обожаю сердитых парней!» — и, отбивая ритм на обтянутом кожей руле, втиснул фургон в череду ползущих домой автомашин. Фургон едва тащился, однако минут через сорок они свернули на узкую улочку с домами английского типа, с двускатной крышей в форме заглавной «А»; Клему показалось, что он уже проходил здесь во время утренних скитаний. Сильвермен припарковался в маленьком дворике перед домом.
— Твой дом?
— Пока что. Здесь еще несколько типов живут. Из серии «искусство инсталляции». Обожают снимать друг друга на видео в нужнике.
По деревянным ступеням они поднялись на второй этаж. Комната, которую снимал Сильвермен, была просторной, но почти пустой. Окно выходило на дорогу. Сильвермен присел на узкую кровать.
— Мечта послушника, — с унылой улыбкой произнес он.
Хотя в комнате было тепло, он обхватил себя руками и поежился. Клем опустился на единственный стул. Позади него на столе стояла электрическая печатная машинка; на большом коричневом конверте печатной стороной вниз лежала кипа бумаги, придавленная сверху бутылочной открывашкой в форме Микки-Мауса.
— Моя статья для «Нью-Йорк таймс», — указывая на бумагу, сказал Сильвермен. — Хотя, думаю, они уже махнули на меня рукой.
— Не хочешь писать?
— Похоже, не могу.
— Но ты же начал.
— Заметки, пробы, наброски. Вразумительного мало. А в такой статье должен быть стержень, должен быть вывод. Если описываешь ужасы, ожидается, что ты что-то предложишь. А что тут можно предложить? Давайте их пожалеем? Уничтожим мерзавцев?
— Мерзавцев?
— Последний раз, когда мне удалось заправить бумагу в машинку, я руки на клавиши положить не сумел. Психиатр бы сразу пришил мне паралич на почве истерии и прописал курс электрошока.
— А ты обращался к кому-нибудь?
— К психиатрам? Слава богу, нет.
На полу у кровати лежал расстегнутый кожаный вещмешок. Рядом — радио и пара книг: сборник стихов Берримена[28] и один из романов Шелли-Анн, «Стежок вовремя». Клем поинтересовался, читает ли его Сильвермен.
— Я его держу ради фотографии, — сказал Сильвермен, — Странно подумать, я могу найти фото своей жены в любом приличном книжном магазине.
— А Берримен?
— «Обиженный Генри зажмурил глаза, безутешный Генри хандрил…» Я его больше не читаю, но это старый друг.
