Они враждебно уставились друг на друга. Если дело дойдет до драки, подумалось ему, она, с такими ручищами, сможет за себя постоять. Он так же легко представил, как сбивает ее с ног, придавливает коленями, сжимает пальцами шею, и она испускает дух.
— Пойдем, — сказал он, не решаясь долго стоять так близко к ней.
В гостиной он увидел, что она постелила ему на диване, и поблагодарил.
— Вас завтра забрать? — спросила она.
— Я позвоню, — пообещал он, — Вы будете в университете?
— До четырех. Хочу добраться до «Итаки» не позже полшестого. Ключи — на кухонном столе.
— Хорошо.
— Там есть консервы. На полке, в кувшинах — рис и макароны. Или можете сходить в город. С голоду не умрете.
— Я справлюсь.
— Не сомневаюсь.
Неожиданно ему стало стыдно, что они так легко сделались врагами — как дети, поссорившиеся из-за кулечка с леденцами.
— Может, вы хотите чаю? — спросил он примирительно, — Или что-нибудь выпить?
Она помотала головой:
— Мне пора. Еще надо ее кошек покормить.
Они вместе вышли в прихожую. Она быстро прикрыла дверь спальни и обвела вокруг глазами, словно проверяя, куда еще он может сунуть нос.
— Когда вы пойдете, пожалуйста, не забудьте как следует запереть дверь. Нужно повернуть ключ два раза.
— Не забуду.
Она энергично запахнула полы плаща.
— Клэр расскажет вам, когда будет в состоянии, — сказала она.
— Буду ждать.
— Наивно было бы ожидать, что стоит вам вот так появиться…
— Я понимаю.
На мгновение она замешкалась в дверях, словно собираясь сказать что-то определенное, и даже начала было открывать рот, но тут же опять закрыла, кивнула на прощание и исчезла.
Оставшись один, он освободил кухонное окно, ободрав длинные полосы черной изоляционной ленты, и давил вверх на скользящую оконную раму, пока вместе с волной прохладного влажного воздуха комната не наполнилась звуками вечернего города. Закрыв глаза, он глубоко вдохнул. Было приятно, спрятавшись в квартире сестры, опять оказаться в одиночестве. Конечно, это место хранило память о напасти, но она была едва уловимой. Страдание перекочевало вместе с ней в «Итаку», остались лишь мимолетные свидетельства изощренной паники — эта клейкая лента, эти лампочки, новая стальная задвижка на входной двери. Такую задвижку без электродрели не установишь. Может, у нее есть? Или она постучалась к соседу, какому-нибудь безобидному старичку, который, явившись с набором инструментов, разглагольствовал о временах, когда никто никого не боялся и люди уходили из дома, не запирая дверь? А потом, вернувшись домой к жене, этот самый сосед сообщил ей, что с верхней соседкой, женщиной из университета, которая им поначалу так понравилась, что-то явно не в порядке? Такое было вполне возможно. Если только это не было делом рук Фиак, заворачивающей шурупы своими ручищами, пока Клэр глазела на нее со смесью ужаса и благодарности.
В поисках спиртного он обнаружил в шкафу у холодильника полбутылки граппы с наклеенным на боку ценником в итальянских лирах. Плеснув себе немного в стакан, он отнес его на рабочий стол. Передняя часть стола откидывалась, образуя пюпитр для письма, а сзади располагалось множество маленьких ящичков и ниш для конвертов, бумаги, чернил, запасных ручек. Работа, которой она занималась до отъезда, все еще была здесь — кипа гранок с пометками и рядом остро отточенный карандаш. Он начал читать — это было эссе о Теодоре Жерико, художнике, о котором они говорили последний раз в Лондоне, — молодом французском романтике, поглощенном страстью вдохнуть в свои произведения невиданный, шокирующий реализм. Работая над полотном о получившем известность кораблекрушении, случившемся неподалеку от западноафриканского побережья, он делал наброски в больницах, посещал морги, даже приносил в студию части тел в надежде, что мясницкие образчики придадут его творению ту достоверность, первооткрывателями которой позднее объявят себя первые фотографы, бродившие с треногами по полям Крыма и Геттисберга. На первой выставке — в «Театре Франсе», 25 августа 1819 года, — картина провалилась. Позже ею стали восхищаться. Первое название: «Сцена кораблекрушения». Второе — «Плот „Медузы“». Клем поискал репродукцию картины среди приложенных к эссе ксерокопий. Лошади, раненые солдаты, набросок больного старика в постели, пара отрубленных голов, портрет, озаглавленный «Маньяк-клептоман», но кораблекрушения не было. Может, Клэр взяла «Плот» с собой? Он не мог припомнить, но, может, он был где-нибудь в ее комнате в «Итаке» как напоминание о работе и приносимом ею душевном равновесии.
