Дайана, услышав это, так стиснула пальцы, что Байрон испугался, как бы она их и вовсе не вывернула.
– Надеюсь, ей не слишком далеко пришлось идти с больной ногой? Может быть, стоит сделать перевязку? – спросила Дайана.
Но Беверли заверила ее, что пластырь совсем свежий, да и в последние дни Джини, можно сказать, почти совсем не хромала.
– Ты ведь гораздо лучше себя чувствуешь, верно? – спросила она у дочери.
В знак согласия Джини как-то непонятно задвигала челюстями – казалось, она жует огромную ириску и никак не может открыть рот, потому что у нее залипли зубы.
Дайана предложила всем присесть на террасе на новых шезлонгах и сказала, что принесет туда чай и напитки, а после чая покажет гостям сад. Но Беверли спросила, нельзя ли им устроиться в доме, потому что от солнца у Джини часто болит голова. Байрону казалось, что она никак не может заставить свои глаза смотреть спокойно и прямо перед собой. Ее взгляд так и метался по комнате, разговаривая с Дайаной. Она смотрела куда-то поверх ее головы, обшаривая глазами холл и гостиную и как бы впитывая в себя полированные панели на стенах, красивые вазы с цветами, обои в георгианском стиле и занавески с принтом из прихотливых, несколько театральных завитков.
– Какой у вас милый дом, – сказала она точно таким же тоном, каким Люси могла бы, например, сказать «какая вкусная начинка у этого пирога» или «какие вкусные пирожные».
– Проходите в гостиную, садитесь – пригласила гостей Дайана. – Сейчас принесу чай.
– Симпатично, – снова сказала Беверли. – Идем, Джини.
– Я называю эту комнату гостиной, но для нее это, пожалуй, слишком громкое название, настоящая гостиная должна быть раза в два побольше. – Каблучки Дайаны – «цок-цок-цок» – звонко постукивали по полу, а Беверли шлепала за ней в своих босоножках – «плюх-плюх-плюх». – Только мой муж называет эту комнату гостиной, – продолжала Дайана, – но он-то здесь практически не живет, а приезжает только на выходные. Он работает в Сити, в банке. Короче, я и сама не знаю, почему мы называем эту комнату гостиной. Моя мать, например, назвала бы ее салоном, но Сеймур мою мать никогда не любил. – Дайана явно говорила слишком много, и Байрону казалось, что одно предложение у нее зачастую никак не связано с другим. – Да я и сама тут, если честно, никак не привыкну.
А Беверли предпочитала помалкивать. Она просто внимательно слушала и не менее внимательно поглядывала по сторонам. Когда же Дайана предложила ей на выбор чай, кофе или «что-нибудь покрепче», она твердо сказала, что будет пить то же, что и сама Дайана.
– Но вы же у нас в гостях!
И тогда Беверли, смущенно пожав плечами, призналась, что не отказалась бы от «снежка»[44] или какой-нибудь «шипучки» вроде шерри с колой.
– «Снежок»? – Байрон видел, что мать несколько озадачена. – Боюсь, у нас ничего нет, чтобы его приготовить. И сладкой газировки мы тоже не держим. Мой муж любит джин-тоник, и к выходным я всегда запасаюсь бутылкой «Гордона»[45] и «Швепсом». Впрочем, у мужа в кабинете есть виски. Хотите, принесу? – Затем она принесла Беверли новые колготки взамен ее старых, порванных. – Надеюсь, вы не против «Прити Полли»[46]?
Беверли сказала, что колготки «Прити Полли» ей прекрасно подойдут, и выразила желание выпить стаканчик сквоша.
– Байрон, отложи, пожалуйста, свою тетрадь и позаботься о шляпке Беверли, – сказала сыну Дайана.
Дверь в гостиную она открывала как-то чересчур осторожно, словно опасаясь, что оттуда на нее кто-то выскочит, и, едва они вошли, тут же спросила:
– Ой, а где же ваша дочка?
И действительно, за столь короткое время, которое они потратили на путь из холла в гостиную, Джини ухитрилась куда-то исчезнуть.
Беверли ринулась назад, к входной двери, затем понеслась по лестнице наверх, все время выкрикивая имя дочери. Она металась среди отделанных деревянными панелями стен, кружила возле стеклянного телефонного столика, разглядывала каждую гравюру с изображением старинных кораблей из коллекции Сеймура, словно Джини неведомым образом сумела раствориться в том невидимом веществе, которое составляло суть их дома, и теперь в любой момент могла возникнуть перед ними прямо из воздуха. Вид у Беверли был довольно растерянный.
