Байрону показалось, что его со всей силы ударили под дых, он даже за живот схватился. И даже, кажется, пошатнулся. Перед глазами у него точно в свете молнии мелькнула его собственная рука, которой он возбужденно размахивал у матери перед носом, пытаясь объяснить, что собственными глазами видел, как секундная стрелка на его наручных часах сдвинулась на две секунды назад. Именно в это мгновение их машина и вильнула влево[61].
И тут оба услышали, что воздух в саду и на лужайке буквально звенит от криков. Фигуры в черном рыскали по всему саду, все звали Джеймса. А Байрона никто не звал. И, услышав эти крики, он впервые понял, что в его отношениях с Джеймсом произошел некий сдвиг, что-то сломалось в них, и починить поломку уже невозможно.
Он тихо сказал:
– Тебя же мать ищет. Бросил бы ты эту ветку и шел к ней.
Джеймс послушался. Но опустил ветку в грязь так бережно, словно это было чье-то тело. Потом с силой вытер лицо рукавом и двинулся к берегу, где стоял и ждал его Байрон. Байрон протянул ему свой носовой платок, но Джеймс платок не взял и, стараясь не поднимать глаз, сказал:
– Больше мы с тобой видеться не будем. У меня со здоровьем неважно. Даже школу придется сменить. – Он гулко сглотнул.
– А как же колледж?
– Приходится думать о моем будущем, – сказал Джеймс, но Байрону все сильней казалось, что это говорит кто-то другой. – А этот колледж – далеко не самое лучшее для меня место.
Байрон хотел задать ему еще несколько вопросов, но вдруг почувствовал, что в левый карман скользнула, слегка оттянув его, какая-то тяжелая вещь.
– Это тебе, – сказал Джеймс.
И, сунув руку в карман, Байрон ощутил под пальцами что-то гладкое и увесистое, но времени, чтобы посмотреть, у него не хватило, потому что Джеймс вдруг бросился бежать. На берег, ставший после осушения пруда довольно высоким, он вскарабкался почти на четвереньках, цепляясь руками за длинную траву. Иногда трава обрывалась, и он чуть не падал навзничь, но продолжал упорно карабкаться вверх. Потом чуть ли не кубарем перевалился через ограду и помчался через луг к дому.
Байрон смотрел ему вслед. Перепачканный глиной и илом пиджак Джеймса съехал у него с плеча, казалось, трава цепляется ему за ноги, пытаясь его разуть, и он несколько раз он споткнулся и чуть не упал. Джеймс убегал от Байрона все дальше и дальше и, наконец, нырнул в калитку. Возле дома стояла группа взрослых, и Андреа тут же бросилась сыну навстречу, схватила его за плечи и отвела в сторонку. Мистер Лоу уже завел машину, и Андреа сунула Джеймса на заднее сиденье, с силой захлопнув дверцу, словно опасалась, что с ним случится очередная истерика.
Байрон понимал, что друг его покидает, и, пытаясь остановить то, что столь неумолимо на них надвигалось, стремглав взлетел вверх по склону и перемахнул через ограду. Похоже, при этом он сильно ударился головой, а может, и в крапиву угодил, потому что вдруг почувствовал, что ноги нестерпимо зудят, а в висках бьется острая боль. Он мчался, путаясь в густой траве, прямо через луг, рассчитывая перехватить машину мистера Лоу, неторопливо движущуюся по дорожке. «Джеймс! Джеймс!» – задыхаясь, кричал он, и от каждого крика в груди у него жгло так, словно там была кровавая рана. Но Байрон и не думал останавливаться. Настежь распахнув калитку, он стрелой пролетел через сад, срезая углы, и выбежал на гравиевую дорожку. Мелкие камешки больно били по ногам. Время от времени Байрон налетал на нижние ветви буков, росших вдоль дорожки и еще покрытых листвой, голова у него кружилась все сильнее. Машина родителей Джеймса уже почти выехала на шоссе. «Джеймс! Джеймс!» – кричал Байрон, он еще мог различить на заднем сиденье силуэт своего друга и рядом с ним – крупную фигуру Андреа Лоу. Но даже если они его и услышали, ход автомобиль так и не замедлил. А Джеймс так и не оглянулся. Потом автомобиль свернул с подъездной дорожки и вскоре исчез.
И в это мгновение, когда его чувства достигли точки кипения, когда отчаяние могло, казалось, поглотить его целиком, утопить его в себе, как в болоте, Байрон вдруг понял, что больше совсем ничего не чувствует и внутри у него абсолютно пусто.
