Хотя погода стоит неестественно теплая для этого времени года, Джим на пустошь не ходит. Он и на работу не ходит. Он даже до телефонной будки дойти не может, чтобы позвонить и объясниться с мистером Мидом. Он справедливо полагает, что с работы его, скорее всего, уволят, но у него нет сил, чтобы испытывать по этому поводу какие-то чувства, тем более что-то предпринимать. Он даже посадки свои больше не проверяет. Сутки напролет он проводит в своем домике на колесах, совершая ритуалы, поскольку они теперь никогда не кончаются.
Иногда, мельком глянув в окно, Джим видит, что жизнь продолжается без него. Это все равно что махать рукой вслед давно ушедшему поезду. Жители Кренхем-вилледж выходят на улицу с подарками, полученными на Рождество. Дети хвастаются новыми меховыми сапожками и велосипедами, а их отцы – пылесосами для уборки листвы. Один из знакомых Джиму иностранных студентов получил в подарок санки, и вся их компания, несмотря на полное отсутствие снега, отправляется на горку, надев теплые шапки и дутые куртки. Человек, у которого во дворе живет злая собака, повесил себе на ворота новый знак, предупреждающий злоумышленников, что у него есть не только злая собака, но еще и телекамеры повсюду. Джиму даже приходит вдруг в голову, что злая собака могла и умереть, но потом он вспоминает, что за все это время ни разу вообще никакой собаки не видел, ни злой, ни доброй, так что, возможно, старое предупреждение было самым настоящим обманом. Вот и знакомый старик опять торчит у окошка. Да еще и бейсболку на себя напялил.
Значит, вот как нужно вести себя, чтобы быть таким, как все. Чтобы со всеми уживаться. И это действительно совсем нетрудно, но Джим этого сделать не может.
Весь его домик изнутри крест-накрест заклеен скотчем. В запасе у него остался всего один рулон, и он не знает, что будет делать, когда лента закончится. Впрочем, он догадывается – и эта догадка приходит ему в голову, точно медленное озарение, – что его самого тоже надолго не хватит; вряд ли он намного переживет последний рулон клейкой ленты. Он давно уже ничего не ел и совсем не спал. Так что он приканчивает все вокруг, в том числе и себя.
Джим ложится на кровать. Над ним люк в крыше кемпера, крест-накрест заклеенный клейкой лентой. Голова у него кружится, в висках стучит кровь, пальцы жжет. Он вспоминает врачей из «Бесли Хилл» и всех тех людей, которые пытались ему помочь – мистера Мида, Полу, Айлин. Он вспоминает своих родителей. С чего же все это началось? С тех двух секунд? С моста через пруд? Или это было в нем с самого начала? Точнее, с того момента, когда его родители решили, что их сына непременно должно ждать золотое будущее?
Джим чувствует, как дрожит все его тело, как сотрясается домик на колесах, как бьется сердце, точно хочет выскочить из груди, как дрожат стекла в окнах – все вокруг начинает разваливаться. «Джим, Джим!» – кричат ему вещи, но он уже превратился в ничто. Он – это всего лишь «привет, привет». Он – всего лишь полоски скотча…
– Джим! Джим!
Но он все глубже погружается в сон, в свет, в ничто. А вокруг все стучит – двери, окна, стены. Весь его домик глухо стучит, словно живое бьющееся сердце. И в тот самый миг, когда Джим чувствует, что почти совсем превратился в ничто, люк в крыше его домика слетает с петель, приподнятый с помощью какого-то рычага, и в лицо ему ударяет поток холодного воздуха. В отверстии люка виднеется небо и чье-то лицо, наверняка женское, да, скорее всего, это женщина, это должна быть женщина. Но лицо все же оказывается мужским, хотя и очень испуганным, и следом за ним в люк просовываются мужская рука, затем мужское плечо, и мужской голос зовет:
– Джим, Джим! Вставай, дружище! Мы пришли!
