– А мне так совсем не кажется, – возразил Байрон.
Гусыня взъерошила коричневато-белое оперение, но осталась сидеть совершенно неподвижно в своем гнезде из веток – шея несколько напряжена, голубые глаза, обведенные, как и клюв, оранжевыми кругами, изредка моргают. Из ясеневой рощицы на том краю луга донеслось негромкое карканье и хлопанье крыльев – вороны были повсюду! И тоже ждали появления яйца. Понятно, почему Дайане так хочется его спасти. Гусак был неподалеку – что-то клевал у кромки воды.
Дайана сделала большой глоток из своего стакана и вдруг спросила:
– Как ты думаешь, Джини сможет снова ходить?
– Конечно, сможет! А ты что, сомневаешься?
– Я просто не могу понять, когда все это кончится. Ведь уже больше десяти недель прошло! Хотя мне кажется, что десять лет. Впрочем, Беверли счастлива. Это ты здорово придумал насчет концерта. – И Дайана снова уставилась на гусыню.
И Байрону вдруг показалось, что за эти летние каникулы его мать стала совсем другим человеком. Во всяком случае, она перестала быть для него только матерью, которая только и делает, что напоминает: почисти зубы, вымой за ушами. Дайана стала больше похожа на какую-нибудь свою подругу или сестру – будь у нее, конечно, сестра или хоть одна подруга, – в общем, на того, кто отлично понимает: человеку не всегда приятно, когда ему все время напоминают, что нужно почистить зубы и вымыть за ушами, а потому порой вполне может сделать вид, что никто ничего не заметил, даже если человек совсем не умывался. «Иметь такую мать – это же просто подарок судьбы, – думал Байрон. – Мне здорово повезло». И все же он испытывал странную тревогу. Его не покидало ощущение незащищенности, казалось, словно вдруг рухнула какая-то стена, спасавшая от любого ветра и имевшая самое непосредственное отношение к существующему в мире порядку вещей. А это означало, что порой ему самому хотелось спросить, помнит ли Дайана, что ей нужно почистить зубы или вымыть за ушами.
Поднялся легкий ветерок, раздувая пышные «штаны» гусака и делая их похожими на мягкие белые оборки. Байрон почувствовал на лице первые капли дождя.
– Я вот все думала… – начала мать и вдруг умолкла, словно у нее не было сил продолжать.
– Да? И о чем же ты думала? – спросил Байрон.
– О том, что ты однажды сказал. Насчет времени.
– По-моему, сейчас хлынет ливень.
– Ты говорил, что не следует играть со временем. Говорил, что это не наше дело. И ты был прав. Мы играем с огнем, когда вмешиваемся в дела богов.
– Что-то не помню, чтобы я богов упоминал, – сказал Байрон, но мать, похоже, думала о чем-то своем.
– Кто сказал, что время реально, потому что у нас есть часы, чтобы его измерять? Кто знает, все ли с одинаковой скоростью движется вперед? Может быть, все как раз движется назад или в сторону. Ты, по-моему, тоже нечто подобное говорил.
– О господи! – удивился Байрон. – Неужели я действительно мог такое сказать? – Дождь уже вовсю бороздил поверхность пруда, но был какой-то на удивление тихий и теплый и пахнул травой.
– Или, может, мы способны взять все в свои руки? Мы же можем управлять часами, передвигая стрелки. А значит, можем заставить часы делать то, что хочется нам.
Байрон как-то не к месту хохотнул, и этот грубоватый смех, к его неудовольствию, напомнил ему об отце.
– Не думаю.
– Я, собственно, хочу спросить: почему мы должны быть рабами какого-то набора правил? Да, мы встаем в половине седьмого. И приезжаем в школу к девяти. И ланч у нас обязательно в час дня. Но почему?
– Потому что, если мы не будем так поступать, возникнет хаос. И в одно и то же время одни будут идти на работу, другие есть ланч, а третьи ложиться спать. И никто не сможет понять, что правильно, а что нет.
Дайана даже губу слегка прикусила, обдумывая слова сына. Потом сказала:
– Мне начинает казаться, что хаос недооценен.
И, расстегнув застежку на браслете наручных часов, она слегка встряхнула кистью, чтобы они соскользнули с запястья в ладонь. А потом, прежде чем Байрон успел ее остановить, подняла руку и швырнула часы в пруд. Сверкнув в воздухе серебром, часики с легким плеском пробили темную гладь воды и исчезли, взметнув маленький венчик брызг. Гусак неодобрительно посмотрел в сторону людей, но гусыня даже не пошевелилась.
