Фюрер предвидел измену итальянцев как нечто абсолютно предрешенное. В действительности он единственный, кто был твердо в ней уверен. Сейчас, когда она и впрямь свершилась, это его очень сильно расстроило.
Дневник Геббельса, 10 сентября 1943 года
Сразу после полудня 8 сентября Скорцени и Радль вернулись на аэродром Пратика ди Маре под Римом. Взглянув в направлении Фраскатти, они были потрясены, увидев поднимавшиеся над горизонтом громадные черные тучи. Где-то около полудня небольшой городок с населением чуть более 10 000 человек страшно пострадал во время воздушного налета союзников, сбросивших почти четыреста тонн бомб. Тысячи жителей Фраскатти, главным образом, старики, женщины и дети, лежали на улицах, убитые или раненые, среди дымящихся руин.
Целью налета была Ставка Кессельринга, где погибли 150 немецких солдат. Сам Кессельринг был ранен. «Первые бомбы упали рядом с моей остекленной верандой как раз в тот момент, когда я выходил из кабинета, — вспоминал он. — Вражеский налет причинил вред не столько военным, сколько городу и его населению». Хотя комплекс Ставки пострадал незначительно, штаб Скорцени во Фраскатти был сильно разрушен.
Но, как вскоре обнаружил Скорцени, воздушный налет был лишь прелюдией более значимых событий. Ранним вечером, отправившись в Рим, он встретил по пути Радля. «Моя машина ехала медленно, — вспоминал он. — По пути я обратил внимание на толпы людей вокруг уличных громкоговорителей. Когда я свернул на виа Венето, то из-за обилия людей практически не смог проехать дальше. Речь диктора, услышанная собравшимися из репродукторов, была встречена громкими криками одобрения: „Да здравствует король!“ Женщины обнимались, мужчины о чем-то темпераментно и радостно спорили. Остановившись, я услышал ошеломившее меня известие: „Итальянское правительство капитулировало“». Когда утром Скорцени поднялся в воздух, итальянцы все еще оставались союзниками Германии. К заходу солнца выяснилось, что они стали врагами.
Или все-таки не стали? 8 сентября именно этот вопрос мучил встревоженных помощников Гитлера в течение нескольких часов. Хотя радио союзников начало транслировать новость о капитуляции Италии ближе к вечеру, итальянцы продолжали отрицать наличие договора о прекращении военных действий, многие немцы узнали о нем только из сообщений иностранного радио. Особенно возмущался Рудольф Ран, тогдашний дипломатический представитель Гитлера в Риме. Он впервые услышал о капитуляции в 5.45 пополудни по американскому радио. Американские СМИ, как выяснилось, первыми придали историю огласке, до официального заявления Эйзенхауэра, которое транслировали несколько позже, примерно в 6.30 пополудни.
«Говорит Дуайт Эйзенхауэр, Верховный главнокомандующий Союзных войск… — Голос Айка прерывался треском радио. — Итальянское правительство подписало безоговорочную капитуляцию своих вооруженных сил. Как Верховный главнокомандующий Союзных войск, я гарантировал военное перемирие… Теперь все итальянцы, содействующие изгнанию германского агрессора с итальянской земли, получат помощь и поддержку Объединенных Наций».
Это казалось непостижимым. В полдень того же дня Ран беседовал с Виктором Эммануилом, заверившим его, что Италия никогда не сдастся! «В конце разговора, — вспоминал Ран, — король подчеркнул решимость сражаться до конца на стороне Германии, с которой Италию связывают прочные союзнические отношения». Услышав первую радиопередачу, Ран тотчас позвонил главнокомандующему итальянской армии генералу Роатта. Тот опроверг радиосообщение как обычную британскую пропаганду. Но позднее, тем же вечером Гварилья, министр иностранных дел правительства Бадольо, наконец внес ясность. «Я должен с вами поговорить о том, — сразу после 7.00 пополудни заявил сам Гварилья Рану, — что маршал Бадольо ввиду безнадежной военной ситуации вынужден был искать перемирия». Ран разгневанно ответил: «Это измена данному слову».
