Теперь он выгрузил ящики где-то в полутемной задней комнате и шел обратно, опять мимо столика Фордеггера.
— Кнопфельмахер! Поди-ка сюда!
Сначала казалось, что пораженный Кнопфельмахер, застыв на месте, собирается удрать: он напрягся всем своим мощным, массивным телом — выпятил грудь, согнул в локтях огромные, багровые руки с растопыренными пальцами — вид у него был почти устрашающий и одновременно комический, когда он сразу съежился и покорно пошел к столику.
— Здорово испугался, Кнопфельмахер?
Кнопфельмахер уставился в лицо Фордеггера, как собака, старающаяся угадать желание и настроение хозяина.
— Чем ты тут занимаешься? Может быть, делаешь свои пуговицы? А заодно и петли?
Громовой хохот, сопровождавший этот вопрос, не оставил у Кнопфельмахера сомнений — он может изобразить свою обычную ухмылку.
— Признавайся, — Фордеггер хлопнул ладонью по столу. — Тебе причитается пиво — за страх, что ты натерпелся.
Кнопфельмахер не сдвинулся с места. Только когда Фордеггер повторил: «Признавайся!», он замотал головой.
— Не положено.
— Раз я тебя приглашаю, значит, положено. Даже Святой Томаш не может воспротивиться.
— Не имею права. — Три слова дались Кнопфельмахеру с трудом, вена на голой шее вздулась, лицо налилось краской. — Не имею права. Еврей.
— А… вот в чем дело. — Фордеггер на несколько секунд задумался. — Послушай, Кнопфельмахер, на эти четверть часа ты не еврей. Ты меня понял?
Кнопфельмахер кивнул.
— Тогда садись.
Кнопфельмахер продолжал стоять, на лице его была та же глупая улыбка.
— Еврей.
— Я сказал: ты не еврей. Приказ фюрера.
Кнопфельмахеру понравилась игра. Теперь он не просто ухмылялся, он смеялся, в горле у него булькало, и он повторял:
— Еврей.
— Черт побери! — Но потом Фордеггер передумал, разочарованно вздохнул и только угрожающе поднял палец, погрозил упрямцу, который мгновенно застыл. — Ладно. Пей свое пиво стоя. Или тебе и пиво пить запрещается?
Игра началась снова. Кнопфельмахер, который опять растянул рот в ухмылке, кивнул, потом кивнул еще раз, а когда Фордеггер начал смеяться, тоже радостно захохотал. Фордеггер, недолго думая, схватил у проходившего мимо кельнера две кружки пива, передал одну Кнопфельмахеру, который взял ее и держал на отлете.
— Твое здоровье! — сказал Фордеггер, поднял кружку, сдул пышную пену на синий фартук Кнопфельмахера и засмеялся. И Кнопфельмахер тоже засмеялся. Он выпил свою кружку одновременно с Фордеггером и снова неловко отставил ее.
— Вот и выпили. Теперь ты снова еврей, Кнопфельмахер. — Фордеггер поднялся не без усилий, но не качаясь. — А сейчас ты проводишь меня домой.
Кнопфельмахер стоял не шевелясь.
— Может, мне сначала помолиться об этом Святому Томашу?
— Еврей, — сказал Кнопфельмахер и потряс головой.
— Да, — но мой! — Фордеггер похлопал его по плечу почти нежно, жестом собственника. — Ты из моего еврейского персонала, чтоб ты знал. Ты в моем распоряжении. Твой долг — проводить меня домой, если я требую. — Он вытянулся во весь рост, будто он не отдавал приказ, а должен был получить его. — Кнопфельмахер! Выполняй свой долг.
Кнопфельмахер кивнул, показал, несколько раз быстро взмахнув руками, на помещение, что находилось позади веранды, в глубине почти темного сада, и исчез.
Через несколько минут, за которые Фордеггер успел расплатиться за выпивку, он появился снова, без фартука, но и без пиджака. Пиджак он нес, перекинув через руку, может быть, потому что вечер был душный. И Фордеггер расстегнул воротник и две верхние пуговицы формы. Нельзя было отрицать, что теперь он все-таки немного покачивался. И не пошел к ближайшему мосту через Влтаву, а направил шаги в сторону аллеи на Малой Стране. Кнопфельмахер шел сбоку, держась на полшага сзади.
Перед одним из дворцов, барочный фасад которого казался в сумерках молочно-белым, Фордеггер остановился:
— Красиво, — заявил он одобрительно, — чертовски красиво, ничего не скажешь.
— Красиво, — послушно повторил за ним голос Кнопфельмахера и напомнил ему, что он находится в сопровождении; в сопровождении еврея, совсем как издевательски посоветовал ему Качорский.
— Качорский сволочь. — С этими словами Фордеггер поплелся дальше. Он пытался восстановить в памяти сцену с Качорским, видимо, это ему удалось, потому что уже через несколько минут он опять остановился:
