Он пребывал в столь приподнятом настроении, что, столкнувшись с Качорским у выхода, дружески, можно сказать, по-товарищески пригласил его составить ему компанию и прогуляться вместе вечером по гетто.
— В такую теплую ночь хорошо бы осмотреть Еврейское кладбище. Очень романтично!
Качорский категорически отказался. Он не знает, что в этом хорошего. Фордеггер отреагировал — как всегда, когда ему не удавалось то, что он задумал с лучшими намерениями, — немедленно и с горячностью: может быть, партайгеноссе верит в привидения, к тому же еврейские?
Он не понимает вопроса, ответил Качорский так же невозмутимо.
— Я просто подумал, — Фордеггер тоже пытался говорить сдержанно, но это стоило ему усилий, — кладбище ночью, есть в этом что-то романтическое. А раз романтика, значит, и привидения. Есть люди, которые боятся привидений. Даже если это только еврейские привидения.
— Ах, так, — протянул Качорский. — Понимаю. Вы боитесь и хотите, чтобы кто-нибудь с вами пошел. Тогда возьмите в провожающие одного из своих евреев. Это ведь очень просто.
Он повернулся и оставил его стоять.
— Очень просто, очень просто, — передразнил его Фордеггер в бессильной злобе, — одного из ваших евреев. — Провокационный смысл этих слов до него не дошел. Он был раздосадован только тем, что Качорский сумел переиначить его, Фордеггера, дружеское предложение и выставить его в смешном виде. Задуманная прогулка по Еврейскому городу потеряла для него всякую привлекательность, а тем более посещение Еврейского кладбища. До наступления темноты оставался еще добрый час, до ужина и того больше. Фордеггер раздумывал, поискать ли ему компании и развлечения в отеле, как он это обычно делал (он жил в одном из лучших отелей, реквизированных для партии), или после всех неприятностей предпочесть небольшую прогулку, не обязательно по Еврейскому городу, никто не может его заставить гулять по Еврейскому городу. Правда, никто не может и удержать его, еще чего не хватало, пусть только попробует этот гнусный тип Качорский, он его отбреет как следует. Жаль, что из-за спора с ним он упустил возможность обеспечить себе общество Хейниша. Именно тот был бы самым подходящим спутником в данную минуту.
Фордеггер дошел до набережной Влтавы и после короткого колебания решил пройтись по Малой Стране. Там не так, как на этом берегу, там много кафе, где можно посидеть на воздухе и пропустить рюмочку сливовицы. Или две. А еще лучше — пиво, в какой-нибудь пивной со столиками в саду. С волками выть, а с чехами пиво пить. С другой стороны, нехорошо мешать напитки. Значит, все-таки сливовица. Нет, сначала сливовица, потом кружку пива, так будет правильно. И для простоты заказать сразу и то и другое.
Сливовица была прозрачная и крепкая, пиво — темное и густое. Баварское пиво вкуснее, но во время последнего отпуска он убедился, к сожалению, что оно уже не то. Не сравнить с пивом «У Святого Томаша». Пивная «У Святого Томаша», как и многие другие пражские пивные, изготовляла свое собственное пиво, знаменитое черное пиво. «Основана в 1492 году», оповещали стершиеся буквы на каменной ограде сада. Да, когда-то в Праге вывески были только на немецком языке. 1492. Кажется, в том же году открыли Америку? И эти американцы хотят теперь нас прикончить. Когда у нас уже тогда были здесь немецкие вывески. И густое черное пиво. Кельнер, еще кружку. Нет, не сливовицу, больше не надо. Только пиво.
Фордеггер не был пьян. Он чувствовал приятную легкость. Жаль, что нет здесь Хейниша, тот бы разделил его хорошее настроение, и что нет Качорского, пусть бы позавидовал; но и в одиночестве он чувствовал себя хорошо и приятно. И, странное дело, его не удивило, когда он узнал в неуклюжем парне, который, кряхтя, протащил только что мимо него два ящика, полные позванивающих бутылок, еврея Кнопфельмахера. Нисколечко это его не удивило. Он нашел вполне естественным, что Кнопфельмахер хочет после работы немножко подработать. Он находил, что со стороны владельца пивной очень человечно нанять еврея подсобным рабочим, что, конечно, было рисковано для обеих сторон. Правда, у патруля вряд ли возникнет подозрение, что еврей работает в пивной. И вид у него не такой уж еврейский.
