Все было, конечно, не так. Все было решено, хотя и без слов, все подразумевалось. Они только не разложили по полочкам. Не успели… Лена уехала домой. А в письмах, сдержанных и целомудренных, они избегали говорить о своих чувствах.
Были бы они вместе, пришло бы и предложение, и все остальное.
Отец рассуждал проще. Он писал: «Не хочешь в деревню — не надо. Чтобы служить народу, не обязательно забиваться в дыру. Будешь жить у меня. Места хватит». Она знала, что отец неправ, но там, в Новотайгинске, она будет с Павликом. Не может же он бросить институт и уехать с ней в Бегучи.
Душно было в каюте, душно от своих мыслей. И вместе с тем никак не хотелось видеть опять Утехина. Только вышла на палубу, он, пошатываясь, приблизился к ней. Должно быть, ждал ее. Поймал перила рукой, оказался плечом к плечу с Леной. Забормотал:
— Зря ты отказалась… От ресторана…
Лена отстранилась. Утехин замахал рукой:
— Не бойся. Настроение у меня олимпийское, но в пределах.
Икнул, помотал головой, затем вынул анодированный портсигар, распахнул его, протягивая Лене. В полутьме папиросы белели, словно длинные оскаленные зубы.
— Прошу!
Лена отказалась. Он закурил. Едкий дымок понесло Лене в лицо.
— Я хочу открыть тебе. Лопухи мои я пошлю к черту. Понятно? У меня тоже есть мое «хочу». И это мой закон… Мало логики? Вот и хорошо. Очень скучно, когда ее много. Почему это я свое «хочу» должен кому-то уступить? И сунуть шею в хомут. Почему? Но об этом — никому. Нельзя идти на красный свет — раздавят. Надо без шума. Ты правильно действуешь — тихо, раз — и в тень. Одобряю. Я тоже… Ты понимаешь, я рад, бесконечно рад. Теперь я знаю, что мы с тобой совсем одинаковые. «Мы с тобой два берега у одной реки…»
— Ну, уж нет, — сказала Лена.
— Почему — нет?
— Иди, проспись, тогда говорить будем.
— Значит, ты не согласна?
— Нисколько!
— Ты, значит, думаешь, что лучше меня? А чем? Чем? Ну, скажи!
Не дождался ответа, посмотрел на горизонт, где светилось, разгоралось оранжевое зарево. Спросил:
— Ты как насчет луны? Специально для нас вылазит.
Лена сделала движение, порываясь уйти. Он загородил ей дорогу.
— Мы с тобой одни. Двое нас и никого больше. Никого, ни людей, ни звезд.
Показал на звездное небо.
— Эти не для нас. Слишком высоко. Мы пониже. Верно?
Пододвинулся ближе, шепнул:
— Ты не бойся.
Лена из самолюбия не отодвинулась. Вот еще — такого бояться. А он понял это по-своему.
— Эх, Ленка! Да ты для меня…
Грубо обнял, сунулся в лицо мокрыми губами. Лена оттолкнула его пьяные, липкие руки и ушла. Он что-то крикнул вслед.
В каюте Лена заперлась на ключ. Утехин пришел, подергал дверь. Из замочной скважины зашипело с пьяной страстностью:
— Ну, чего ты? Открой!
Лена тоже приложила губы к скважине, прошептала:
— Дурак!
Некоторое время его новые ботинки недоумевающе поскрипывали подле двери. Потом удалились и снова заскрипели, в этот раз на палубе. Утехин, прильнув к соседнему окну, позвал с мольбой в голосе:
— Ленка!.. Ей-богу, хватит в прятушки играть. Открой, тебе говорят! Леночка…
Чей-то мужской голос тихо, но угрожающе загудел в ответ:
— Этого еще не хватало! Что вам надо?
Некоторое время Утехин молча размышлял, не понимая, в чем дело. Потом забормотал:
— Вот так раз… Нашла, значит, себе… Успела!
Лена смеялась, зажав лицо подушкой.
* * *
Утром ее разбудила глухая, щемящая сердце, тишина. Пароход стоял. Где? Почему? Поспешно оделась. Вышла на палубу. Со всех сторон пароход плотно окутывал густой туман. Везде он одного цвета — серого. Только внизу проступало что-то зеленоватое, неясное, живое. Тревожно провыла сирена и смолкла. Где-то рядом стоял другой пароход. Четко послышался окрик:
— Архипенко! В машинное!
Пароход спал. Только на палубе прогуливался вчерашний лейтенант.
— Скоро двинемся? — обратилась к нему Лена.
— Видите, туман.
И спросил:
— А вы куда едете?
— Не знаю, — ответила Лена и вздохнула.
Лейтенант посмотрел на нее внимательно, но без удивления. Помедлил, ожидая, не скажет ли она еще что-нибудь. Она не сказала. Он повернулся на каблуках, снова зашагал.
Прошел час или полтора. Туман стоял все такой же густой, но теперь его освещало солнце, и от этого он весь сверху донизу, до самой смутно мерцавшей зеленоватой воды, напитан был густым, желтым светом. Казалось, сожми его — и польются золотые струи, как из сотов.
