Лена вздрогнула, как в детстве после плача, прерывисто, долго.
— О чем? — спросил Утехин.
Она не ответила.
— Между прочим, вы не занимаетесь хула-хупом? Напрасно! А вы ели когда-нибудь устриц?
— Неужели нельзя помолчать? — оборвала его болтовню Лена.
Но он опять спросил:
— А как вы насчет того, чтобы повертеться?
Лену охватило странное безразличие. Танцевать так танцевать. Не все ли равно, наконец! Только бы не одиночество. Да и какое право она имеет презирать Утехина? Сама-то она чем лучше?
В полукруглом зале салона под низким потолком лениво мяукала радиола. Пары танцующих сонно пошаркивали ногами. Тюлевые занавески выгибались, дышали ветром. Временами, уходя в сторону, они приоткрывали сырую, холодную темень ночи. Словно исполинские, черные глаза заглядывали в салон из другого мира. Утехин танцевал вяло. Неприятно было ощущать его лицо рядом со своим. Он что-то шептал, но так невнятно, что слов различить было нельзя, и только горячее дыхание его щекотало в ушной раковине, как муха. Лена ожидала, что придет то особое оживление, которое приносили ей танцы, но оно не пришло. Все вокруг казалось сегодня мелким и ненужным.
Длинный парень из команды в полосатой тельняшке медленно кружил пассажирку с обнаженной, прыщавой спиной.
— Уйдем, — предложила Лена.
Утехин согласился с готовностью, даже как будто обрадовался. Поднялись на палубу, Лена устало уселась на скамью. Утехин, разглядывая ее, заговорит насмешливо и высокопарно, словно обращаясь к воображаемым слушателям:
— Нет, нет, вы только посмотрите на эту юную героиню. Ее взгляд с улыбкой устремлен в будущее. Что ждет ее впереди? Бегучи. Бегучи — это звучит дивно. Сколько музыки в этом слове. Бе-гу-чи. В нем слышится шум вековой тайги. И вы представляете себе, она приезжает в это скромное село. Все удивляются: «Ах, какая молоденькая, и уже кончила пединститут». Бегучинские парни теряют покой и сон. Под ее окнами исполняют «Что стоишь, рябина…» на сорока баянах. Но она тверда… Она с увлечением проверяет тетради, проверяет и никаких гвоздей. Проходит долгих пятьдесят лет, а она все проверяет и в окне ее ночью все светит огонь. Ее волосы поседели, но глаза все те же — вечно молодые, вечно устремленные вперед…
— Отстань ты, — вдруг оборвала его Лена. — Ни в какие Бегучи я не еду.
— Да ну? — деланно удивился Утехин. — Поразительно… Но тогда позвольте спросить, куда же мы едем?
— Какое тебе дело?
Лена отвернулась. Утехин приблизился, заглянул ей в лицо.
— Обождите, обождите, а зачем же слезки? — Он засмеялся. — О, девичьи слезки! Они похожи на жемчуг.
Помолчал.
— Так что же все-таки случилось? Что помешало? Мама или папа заболел?
— Да хоть бы папа! Какое тебе дело?
— М-да, — протянул Утехин с удовольствием. — Папа? Да он у вас умница — знает, когда заболеть.
Притворно вздохнул:
— Мне бы хоть на время такого папу — с хроническим аппендицитом или с чем-нибудь в этом роде.
Швырнул недокуренную папиросу за борт. Заговорил с откровенной издевкой:
— Ну, предположим, папа… Это месяц или два, в лучшем случае. А потом что? Тетушка? Или стремглав замуж? — И радостно зашептал: — Я ведь, оказывается, неплохой психолог. М-да, любопытно. Еще когда вы билет сдавали… слышу: «До Новотайгинска». Вы меня не заметили? Я сзади вас стоял. Так, так, думаю, оригинально… Ушам не поверил. Однако, думаю, надо будет проверить…
— Зачем тебе это все?
— Как же? Любопытно познавать механику жизни.
Наклонился, всматриваясь ей в лицо:
— А я, между прочим, считал вас сознательной. Там, на филфаке вы так естественно… Я даже жалел вас. Нет, правда. Оказывается, вы умнее, чем я думал. Только слезок не надо… Это не современно…
Притворно зевнул.
— Что ж, я пойду. А, впрочем, у меня идея: закатиться сейчас в ресторан. Вдвоем! И обмыть ваши новоявленные артистические таланты. Во всяком случае, это приятнее, чем торчать здесь на ветру и ссориться. А?
— Иди к черту, — сказала Лена медленно и внятно.
Утехин взял было ее под руку.
— Брось ты из себя строить…
Лена вспыхнула.
— Если ты…
Ей казалось, что она сейчас способна ударить его.
— Пока, — поклонился Утехин. — Надеюсь, мы еще встретимся. До Новотайгинска далеко.
