Этот поход запомнился Ивану. Только в переходах и можешь понять, насколько велики просторы, которыми владеешь. Василий не мог видеть, как подрос сын, но, прижимая мальчика к себе, чувствовал, что плечи его наливаются силой. Иван окреп и умом, удивив отца своим рассказом о язычниках на реке Ваге, которых дружинники посекли во множестве. Взгрустнулось при этом Василию. Теперь Иван уже не так чист душой, каким оставался до своего первого военного похода — почернело сердце мальчика от увиденного, от пролитой крови. Однако Василий не жалел, что рано приобщил сына к ратному ремеслу — пусть старшой станет его глазами и привыкнет к бескрайности московских земель.
Василий тоже начинал рано: пятнадцатилетним отроком выехал в Золотую Орду просить ярлык на великое княжение у хана. Но судьба сына отличается от его собственной — земля, раздробленная на княжества, помалу собирается в единое целое. Не надо ехать Ивану к татарам за ярлыком на княжение великое, да и сама Орда уже не та — разодрали её на множество кусков, где каждый чингисид непременно видит себя наследником великого Джучи. Поднабрать бы силёнок да в открытом поле встретить татарову тьму. Да уж ладно! Чего не сделал сам, сделает сын.
А язычники — это так! Ещё и не такого насмотришься. К крови, как к хмельному, привыкнуть нужно, тогда оно и голову кружить не будет.
Василий выпил квас до самого дна. И тяжёлые капли повисли у него на усах.
Загадал желание. Теперь только молиться, чтобы сбылось.
Незаметно наступил вечер. Солнце низко повисло над полем, окрасив красным луговые травы. Василий пожелал выйти на крыльцо. Прохладный ветер остудил кожу.
— Посады отстроили? — спросил государь.
— Отстроили, батюшка. Как ты велел, со льготами строили. Пошлину не брали, и золото пригодилось, что ты из казны пожаловал. Месяца не прошло, а посады уже стоят! — сообщил Прохор. — Теперь они краше прежнего будут.
— Ивана хочу видеть, пошлите за ним.
Ивана нашли во дворе вместе с боярскими детьми. Позабыв про своё великокняжеское величие, он играл в салки. Рубаха у него вылезла из-под пояса, волосы растрепались, а крест болтался у плеча. Прошка слегка пожурил пострельца и повёл к отцу. Так он и предстал перед Василием Васильевичем — запыхавшийся, с чумазым лицом. Прошка плюнул на рукав и вытер рожицу великого князя, хоть и не видит Василий, но не подобает Ивану в таком виде перед отцом стоять.
Василий нашёл руками плечи сына.
— Жениться тебе пора, государь, — сообщил московский князь.
Ваня шмыгнул мокрым носом, а потом кулачком растёр по лицу грязь.
— Ага.
— Ты суженую свою видал? Ну и как она тебе? Приглянулась?
— Худа больно, — по-солидному отвечал Иван Васильевич.
— Ну ничего, ещё потолстеет! — вдруг залился громким смехом Василий.
Он хохотал громко, удивляя бояр, которые давно не видели великого князя в таком бесшабашном, лихом веселье. Пустые глазницы князя наполнились слезами, которые стекали быстрыми ручейками по скуластым щекам. Он никак не мог остановиться, заражая своим весёлым смехом стоявших рядом бояр. Иван оставался серьёзен, словно всё происходящее относилось к другому: заткнул рубаху за пояс, расправил княжеские бармы и стал терпеливо дожидаться, когда отец успокоится. А Василий хохотал так, словно хотел зараз отсмеяться за все годы, проведённые печальником. Запрокинув голову назад и устремив пустые глазницы к небу, он повторял одно:
— Худа, говоришь, больно! — И вновь его сотрясал новый приступ хохота.
Бояре уже давно отсмеялись, отёрли платком бородатые лица, а Василий всё не унимался. И, наконец, успокоившись, отвечал серьёзно сыну:
— Жаль, что не суждено мне увидеть свою невестку. Но бояре говорят, девка она красивая и добрая. На мать похожа, такие же глазищи. А у Матрёны, я помню, хороши они были. Сладится всё, сынок.
Свадьба великого князя Ивана Московского с княгиней тверской состоялась в июне. По случаю женитьбы сына Василий объявил в городе праздник. Великая княгиня Мария разъезжала по монастырям и раздавала щедрую милостыню. Не усидела дома даже старая Софья Витовтовна, повелела запрячь мерина попокладистее и увязалась вслед за невесткой. Юная княгиня Мария Московская ездила по столице в санях, запряжённых шестёркой лошадей, которую сопровождали всадницы. Московиты не привыкли к такому зрелищу — жались к стенам, отбегали в сторону, пропуская конный отряд. Никто не осмеливался смотреть девкам-охальницам в лицо, сжимали шапки и отвешивали глубокие поклоны, как перед великими господами.
