— Василий Васильевич, неужели ты думаешь, что я пришёл бы сюда, если бы тебе грозила большая беда? Если мы хотим сделать тебе зло, так пусть это зло покарает и нас! Я прибыл к тебе по наказу нашего двоюродного брата Дмитрия Юрьевича. В Москве он теперь... бояре его встретили с почётом, как великого московского князя. Велел он привести тебя ко двору как гостя.
— Так почему же с дружиной пришли?
— Это мы делаем для христианства и для твоего откупа. Пусть татары, которые с тобой пришли, видят, что ты в полоне у брата своего, тогда и облегчат выход.
Спасла икона. Заступился Господь.
Василий поставил икону у гроба с мощами и опустился сам на колени. Слёзы душили его, и, закрывая лицо руками, великий князь зарыдал. Плакал тяжело, обрубками пальцев размазывал по щекам слёзы, которые казались горячими и жгли кожу, стекали по скулам и стыдливо прятались в густой рыжеватой бороде. Вместе с очищающими слезами пришёл и покой.
Раньше Василий не плакал никогда, он просто не умел этого делать. Он не плакал, когда Юрий не хотел признавать его права на великокняжеский стол и не считал своим старшим братом. Не было слёз и потом, когда Юрий занял Москву. А до слёз ли было в плену у Большого Мухаммеда? Был стыд, была боль, но не слёзы.
Он вдруг вспомнил себя пятнадцатилетним юношей, проехавшим на жеребце от ханского дворца до гостиного двора. И сам Юрий Дмитриевич вёл за поводья его коня. Тогда он был горд, но кто посмеет его упрекнуть за это. Только позже Василий понял, что причинил дяде боль, которую не сумеет залечить даже такой врачеватель, как время.
И теперь слёзы, накапливавшиеся в нём годами, подобно обильному дождю, очистили его душу. Слёзы стекали по кафтану, падали на икону Богородицы, и, казалось, она прослезилась вместе с великим князем.
В другом углу молился Иван, выбрав для своих откровений святого Николу. Иван Андреевич стоял к великому князю боком и видел его, упавшего ниц; его красивую голову, которая не склонялась ни перед татарскими стрелами, ни перед ханом Золотой Орды. Сейчас воспалённые уста князя целовали домовину святого Сергия. Острую жалость испытал Иван Можайский к Василию. Нахмурил чело, притронулся к нему ладонью, словно хотел разгладить его, потом рука медленно опустилась на грудь, на плечо.
— Прости меня, Господи, за моё лукавство. Не мог я поступить иначе. Рассуди нас по справедливости и заступись за Василия.
Иван отбил ещё несколько поклонов, потом вышел из церкви, бросив стоящему рядом Никите:
— Возьми его!.. И стеречь! Животом своим ответишь, если что!
Василий помолился. Встал. Вокруг никого. Неужто Сергий помог, сумел оградить от ворогов. И тут из тёмного угла вышел Никита. «Фу-ты! Вышел, словно чёрт из преисподней!» — подумал великий князь и тут же попросил у Господа прощение за греховное сравнение.
— А где же брат мой, князь Иван?
— Взят ты, Василий, великим московским князем Дмитрием Юрьевичем, — ответил Никита.
Тяжёлая рука ухватила за плечо Василия. Через плотный кафтан великий князь почувствовал крепкие пальцы Никиты. Видно, так цепко хищный ястреб держит свою жертву. И, не будь над головой высоченных сводов, взлетел бы вместе со своей драгоценной добычей в голубую бездну неба. Терзал бы жертву в одиночестве, наслаждаясь её криками.
— Пойдём, Василий, лошади уже застоялись.
— Да будет на это воля Божья... — смирился Василий и шагнул из церкви вслед за Никитой.
На дворе стояли бояре в одних рубахах, а отроки, красуясь друг перед другом, примеряли соболиные шубы с чужого плеча.
— Чем же вы лучше разбойников? — укорил Василий. — Почему с моих бояр шубы поснимали?
— Будешь попрекать, так мы с тебя и шапку снимем! — пригрозил Никита. — Что стоишь? К саням иди!
— К которым? — спросил государь.
— Аль не видишь? Думал, что Дмитрий Юрьевич велит для тебя тройку запрягать? Не велик чином и в холодных санях прокатишься. Эй, отрок, брось на сани сена.
— Может, для государя одеял подложить? — полюбопытствовал отрок.
— Да не для Васьки, дурная твоя башка, для чернеца, что рядом с ним поедет. Охранять его будет, не ровен час, и сбежать может.
