Настя уже открыла глаза и, не стыдясь, отвечала:
— Хочу. Рядом хочу с тобой быть!
«Эх, ежели жёнка была бы поласковее да такая же щедрая на любовь, как этот несмышлёныш», — подумалось Шемяке. И он вдруг испытал к ней чувство, похожее на нежность:
— Ладно, поди во двор. В пристрое жить станешь.
Ачисан в сопровождении свиты уверенно пересёк княжеский двор и взошёл на красное крыльцо. Его приход был неожиданным для Шемяки, который ожидал мурзу только в полдень на следующий день. Князь не знал, что Ачисан, промучившись ночь от бессонницы, велел собираться в путь и уже к утру был в Угличе. Может быть, поэтому красное крыльцо оставалось пустым. Никто не встречал посла казанского хана с караваем хлеба, не гнули бояре шеи в сенях, выказывая тем самым своё почтение, не бегали по горницам озороватые девки, а по углам был сложен мусор.
Стража, стоявшая у крыльца, недоумённо переглянулась, а потом один из них, выставив вперёд бердыш, уверенно пробасил:
— Не велено беспокоить, мурза... как там тебя? Князь почивать изволит.
— А ну пошёл прочь! — раздался за спиной рынды властный голос, и на крыльцо выступил Дмитрий Юрьевич. — Кто так гостя встречает?! Ачисан, дорогой, друг мой любезный, проходи! Рад тебя видеть! Какой большой гость в Углич пожаловал! Чего стоишь?! — прикрикнул князь на оторопевшего стража, застывшего с бердышом на плече. — Шкуру медвежью под ноги князю! Негоже, чтобы такой большой гость свои ичиги о нашу дворовую грязь марал!
Молодец расторопно скрылся в тереме и скоро выбежал оттуда с огромной рыжей шкурой.
— Ступай, мурза! — бросил он её под ноги Ачисану.
Голова зверя, как живая: пасть оскалена, глаза-угольки злобно поглядывают на мурзу. Ачисан не спешил делать первый шаг. Русь — тот же медведь, повержена и сейчас лежит у ног хана, и пасть у неё так же раскрыта. Может быть, для того, чтобы ухватить покрепче! Мурза после некоторого раздумья ступил ичигами на мягкую шерсть зверя. Не укусил, только голова медведя, словно от явного неудовольствия, качнулась.
— Проходи, проходи, мурза! Самым дорогим гостем будешь.
Ачисан уверенно вошёл в хоромы князя.
— И ни слова о делах. Сначала я тебя накормлю, потом напою, потом девки мои для тебя спляшут. А может, ты развлечься желаешь? — лукаво подмигнул Дмитрий мурзе. — Так мы мигом! Я ведь не забыл, как ты меня в Орде принимал.
Это было год назад, Шемяка, не спросясь дозволения московского князя, выехал в Казань, где был принят Улу-Мухаммедом. Вот тогда и сошёлся с Ачисаном, а в знак особого расположения мурза разрешил гостю пользоваться гаремом.
— А хочешь, Ачисан, мы тебя здесь оженим? — весело продолжал князь. — Детишек заведёшь. Земли мы тебе дадим. Вон какие у нас просторы!
Но мурза повернулся и сказал:
— У Казани земли большие. Москва теперь улус хана.
Запнулся Дмитрий Юрьевич и, зыркнув зло на рынд, гаркнул:
— Ну чего стоите, рты пораззявили?! Кличьте дворовых девок, пусть столы наряжают!
Угощение было богатым. Мурза, охмелевший от обильного питья, облокотился на мягкие подушки, а девки, признав в молодом ордынце важного гостя, хихикали, прикрывая ладошками рот.
Дмитрий Шемяка, разомлев от выпитой медовухи, обнимал плечи Ачисана и хмельным голосом говорил:
— Выбирай девку, мурза! Выбирай быстрее! Ничего для гостя не пожалею!
— Вон ту! — ткнул пальцем Ачисан в Настю, которая расставляла блюда с мясом.
Поперхнулся князь, словно проглотил большой кусок, который так и остался в глотке, но через миг, уже совладев с собой, решил:
— Хорошо, Ачисан! Быть по-твоему. Девку в твои покои пошлю.
Желание князя Настя приняла покорно, так безропотно собака сносит побои хозяина.
— На любовь не скупись, — напоследок напутствовал Дмитрий. — Мурза — нужный для меня человек. От него зависит и великое московское княжение. А ежели что... не обижу!
Настасья, сняв перед дверью мурзы кокошник, простоволосая и босая, вошла в покои. Дмитрий перекрестился и сказал в раздумье:
— Прости мой окаянный грех. Господь, что девку на поругание ордынцу отдаю. Для великого княжения это надобно.
Мурза Ачисан гостил у князя недолго. Шемяка был неистощим: он устраивал для гостя всевозможные игрища, таскал с собой на соколиную охоту. Особенно по душе пришлась Ачисану забава с медведями, когда рассерженного зверя выпускали во двор с ловчими, вооружёнными одними ножами. Мурза визжал от удовольствия, когда зверь подминал под себя то одного, то другого охотника, норовил порвать сеть, отделявшую его от крикливой толпы.
