В спорткомплексе бродил комментатор World Wide of Sports, который брал интервью у всех финалистов. По мне, для разговоров было не время. Я односложно ответил на три первые вопроса журналиста. Заметно раздраженный, этот малый сказал: «Это невозможно. Я не могу из этого сделать материал». Я поднялся и ушел, чтобы остаться в одиночестве, которое я предпочитал.
Кажется, до Клинтона трудность борьбы в финале дошла только перед самым первым финалом. Я видел, что в зале для разогрева он был очень возбужден. Не уверен, но он, похоже, плакал. К нему подошел Андре и велел ему прекратить истерику. Я не мог участвовать в этой сцене и держался от них на расстоянии. Свой поединок Клинтон проиграл, уступив противнику два очка. Его проигрыш сделал меня единственной надеждой Университета Оклахомы на завоевание чемпионского титула в 1983 году.
Тренеры Абел и Хамфри предупредили меня об опасности пассивного ведения поединка. Они сказали, что судьи считают: во время турнира я слишком часто уклонялся от схваток. Судьи собрались и решили, что в финале не станут проявлять ко мне снисхождения. Потом, перед самым выходом на ковер, и Дэйв предупредил меня о том, что судьи будут следить за мной очень внимательно, фиксируя уклонения от схваток, и не дадут мне никаких поблажек, если я буду пассивен.
Господи, кто еще на арене хотел предупредить меня об уклонении от схваток?
С момента, когда Голдман и я встретились на ковре, я мог почувствовать, что он решил: предположительно, я должен одержать победу. Выразить словами это трудно, но в его глазах и в телодвижениях было нечто, выдававшее его мысли и чувства.
Попытки уклонения, которые пытался совершить Голдман, казались каким-то вялыми, и повалить его было легче, чем тех, через поединки с которыми я вышел в финал. Единственное, о чем я беспокоился, были все эти предупреждения о пассивности. Я получил три предупреждения: первое без штрафного очка, а за два других с меня сняли по очку. Не думаю, чтобы Голдман получил бы очки в противном случае, но ведя схватку на равных и зная, что судьи следят за мной с особым вниманием, я опасался повторения полуфинальной схватки с Потокаром. Впрочем, этого не случилось. Я четыре минуты контролировал Голдмана сверху и победил со счетом 4:2, третий год подряд одержав победу над «соколом» из Айовы и став чемпионом Национальной ассоциации студенческого спорта.
Через год после того, как я принял участие в самом волнующем соревновании в истории борьбы среди студентов, я одержал победу в самом скучном финале года. Но мне было наплевать на это, поскольку я победил. Как борец, я совершил величайший побег – побег от давления и ожиданий, которые целый год давили мне на грудь.
Я стоял на помосте, раскинув руки, как птица. Наконец-то я почувствовал себя свободным, избавившимся от всех обременявших меня грузов, готовым взлететь и оставить за спиной весь тот накопившийся мусор, который превратил мой последний сезон в студенческой борьбе в настоящий ад.
И тогда я сделал то, что редко делал в тот сезон: я улыбнулся.
Я все время благодарил Господа.
Перед соревнованиями и завоеванием второго чемпионского титула я молил Бога убить меня, если я проиграю. Теперь, через год, и всего лишь через шесть лет после того, как я начал заниматься борьбой, я стоял на ковре и купался в лучах славы. Меня приветствовали как троекратного чемпиона Национальной ассоциации студенческого спорта.
Господь мог лишить меня жизни там и тогда, если на то была его воля, но я умер бы счастливым человеком. В моей жизни было немного моментов, когда я мог сказать такое.
