Антон Рябцев занимался непривычным для себя делом — сверлил в стене дырки. Вообще-то, его основной специальностью была журналистика, более того, криминальная журналистика, и дрель в руки он брал не часто. Но такую работу он не мог доверить никому. Новый шеф информации городской газеты сверлил дырки для дипломов и дорогих сердцу фотографий в своем новом кабинете. Увидев Астафьева, входящего к нему с молодой, красивой женщиной, корреспондент разулыбался.
— О, какие гости к нам пожаловали! Юрий Андреевич, и красивые женщины — это одно, неразлучное целое!
Астафьев исподтишка показал ему кулак, но Ольга все равно саркастично глянула в его сторону. "Да, ну, Астафьев, у тебя и репутация", — так и прочитал в ее взгляде Юрий.
— Ты куда это пропал то на целое лето? — спросил Юрий журналиста.
— Да, была одна командировочка на юг, к морю. Отдохнул вот так! — он резанул себя ребром ладони по горлу, — на всю оставшуюся жизнь. Зато теперь вот, в начальство заделался, — он показал рукой по стенам кабинета, — другие уже будут бегать по ночам с фотоаппаратом, а я буду ими командовать.
— Ну, тогда, поздравляю. С тебя «поляна». Но мы тебе не за этим пришли.
Юрий достал из кармана фотографии, сделанные с той пленки.
— Ты случайно, не знаешь, кто это такой? — Юрий ткнул пальцем в краснолицего немца.
— Случайно знаю, — уверенно заявил Рябцев. — Это Карл Шульц, австрийский поданный, в прошлом году приезжал нам представителем какой-то фирмы, покупающий у нашего «Прогресса» какие-то жутко дорогие, и ужасно ядовитые химикаты. Он не то владелец этой фирмы, не то какая-то важная шишка в этой шарашке. Но обхаживали его тут по страшному! Каждый день ресторан, каждый день баня, девочки, виски до упаду. Помниться, пиво для него возили из Железногорска, какой-то редкой марки, его любимое, у нас и в городе такого нет.
— В том числе, возили и на утиную охоту, — подытожил Юрий. — В «Дубки»? Да?
— Да, это тоже было. Меня, правда, не взяли, но я и не обиделся. Не люблю, когда бедных птичек валят ни за что, ни про что. Беспредел просто какой-то. Вот бизнесменов понятно за что убивают, братву тоже ясно за что выкашивают. А птичек жалко.
— А больше ты ничего про него не помнишь? Про этого Шульца, про "Дубки"? — настаивал Юрий.
— Помню то, что Шульца вывозил туда чуть ли не сам мэр. Нет, не мэр, а кто-то из замов главы администрации. Этот фриц оказался большим любителем охоты. Но кто же его туда возил? — Антон нахмурился, вспоминая.
— Судя по тому, что пленка Соленова… — подсказал Юрий.
— Точно, Соленов! Не знаю, что они там с этого потом имели, но репортаж о его приезде и визите я делал сам.
— А кто ему переводил в этой поездке? — спросила Ольга.
— Как кто? Максимов.
— Максимов? — удивился Юрий. — А почему он?
— Ну, как, ты что! У Аркаши с детства был дар к языкам. Он сюда то прибыл к нам с кафедры немецкого языка пединститута. Максимов, вообще-то, знал три языка: немецкий, английский, французский. Но, немецкий, ему удавался вообще как родной. Немцы признавали его своим. У него был настоящий, берлинский говор.
— С ума сойти! — пробормотал Юрий, а потом подал второй снимок, с Михаилом Пахарем и его напарником. — А вот этих мужиков ты, случайно, не знаешь.
Рябцев долго рассматривал снимок, потом отрицательно покачал головой.
— Ты знаешь, в городе почти триста тысяч жителей, и всех их я знать не могу. Этого мужика где-то я видел, — он ткнул пальцем в изображение Михаила, — но и вот этого я тоже где-то встречал. И недавно ведь!
Он почесал затылок.
— Склероз, что ли, начинается? Рановато что-то. Пить я бросил, но, наверное, поздновато.
— Слушай, Антон, если вспомнишь, кто это, то позвони мне, — попросил Юрий.
