Во мне затеплилась надежда, но в то же время мне показалось странным, что приор обсуждает все это со мной, а не с моим отцом – хозяином дома и супругом покойной. От перенапряжения последних часов мне сдавило грудь, и я почувствовала, как слезы вновь наворачиваются на глаза.
Похоже, настоятель это заметил.
– Доверься мне, Сюзанна. И, главное, уповай на Господа. А теперь проведи меня к твоему отцу, дитя.
Закрыв дверь, я вздохнула едва ли не с облегчением.
– Можно у вас кое-что спросить, брат Генрих?
– Спрашивай, Сюзанна.
– Правда ли, что тело самоубийцы может навлечь на людей страшную беду – войну, мор[14], бурю?
– Все это лишь старые суеверия. Но истинно то, что по ночам у могилы самоубийцы могут собираться ведуны и ворожеи, чтобы набраться колдовских сил от отравленной демонами неупокоенной души. Потому действительно надлежит сжигать бренные останки самоубийц. Но знай, что твоя мать не покончила с собой по собственной воле. Так или иначе, произошел несчастный случай. И я приложу все усилия, чтобы люди поняли это.
– Так вы были с ней знакомы?
Приор удивленно посмотрел на меня.
– Разве она никогда не рассказывала вам, детям, что мы с ней выросли вместе?
Я покачала головой.
– Странно. Наши семьи жили по соседству в переулке Шустергассе.
И тут я вспомнила, что после того, как Мартин принял постриг[15] восемь лет назад, мама о чем-то подобном упоминала. И потом, некоторое время спустя, Мартин однажды сказал, что его приор кажется суровым и озлобленным человеком, а мама тихо добавила, что тот еще в детстве был немного странным. Но, конечно, об этом я сейчас говорить не стала.
Поднявшись на четвертый этаж, мы миновали комнатенку, где я теперь жила одна – Мартин ушел в монастырь, а Грегор спал внизу, в лавке, отгородив себе спальное место дощатой стенкой. Взгляд настоятеля упал на мою все еще не застеленную, распотрошенную постель, и мне стало очень неловко. На пороге спальни моих родителей монах остановился.
– Если что-то тревожит тебя, ты всегда можешь обратиться ко мне. Обещаешь, Сюзанна?
– Спасибо, – сдавленно пробормотала я.
В тот момент мысль о том, что этот Божий человек на нашей стороне, принесла мне немалое утешение.
Селеста, Эльзас, весна 1439 года
Пощечина, которую тетка влепила Генриху, огнем горела на щеке девятилетнего мальчишки, но он сумел сдержать слезы.
– Это чтобы ты запомнил: когда колокола звонят к вечерне[16], ты должен быть уже дома! А вовсе не тогда, когда уже стемнеет! – прошипела она обеззубевшим ртом и поволокла мальчика к дверному проему, за которым виднелась темная крошечная мастерская. – Марш в кухню!
Генрих упрямо поджал губы. Пусть тетка влепит ему еще одну пощечину – наплевать. Он чувствовал себя отважным рыцарем, захватившим вражеский замок во имя своего сюзерена.
Мальчик оглянулся, мечтая бросить еще хоть один взгляд на Маргариту. Девочка стояла в переулке и махала ему рукой, но прежде, чем он успел помахать ей в ответ, дверь уже захлопнулась.
– Ну, ты идешь?
Он поплелся за теткой по деревянной лестнице, узкой и крутой, как приставная. С каждым шагом ступени жалобно скрипели под тучным телом тетки, точно от боли. В кухне, как и всегда, воняло супом с кислой капустой – тетка готовила его почти каждый день.
За столом уже сидели его мать, подмастерье по имени Вольфли и Ганс, тринадцатилетний брат Генриха.
– Где ты ошивался? – грубо осведомилась мать.
– На стройке перед новой баней, – честно ответил мальчик.
– Нечего тебе там делать, – рявкнула женщина.
Генрих мог бы сказать ей, что там сейчас чудесная куча песка, в которой так весело играть, ведь он уже выполнил всю порученную ему работу в мастерской. Но мальчик промолчал. Он не хотел раздражать мать еще сильнее.
После смерти отца четыре года назад мать наняла подмастерье, чтобы не лишиться сапожной лавки, и с тех пор стала еще строже. На самом деле Генрих даже не помнил отца. Он долго хранил надежду, что мама снова выйдет замуж и у него появится новый папа, но сейчас подозревал, что мать прелюбодействует с этим грубым хитрецом Вольфли – какая мерзкая мысль!
– Ох, кто же вырастет из этого мальчишки, раз уже сейчас он шляется по переулку, будто нищий какой-то, вместо того чтобы помогать нам по дому, – пожаловалась мать своей сестре. – Отца нет, ремня ему дать некому.
