Трижды попросив подлить ей кофе, она не решается заговорить о четвертой бесплатной добавке и потому сидит с пустой липкой чашкой, делая вид, будто отхлебывает из нее каждый раз, когда к столику приближается официантка.
Чемодан госпожа Бьёрк затолкала под столик. Ноги поставила на чемодан. Правая затекла, мочевой пузырь вот-вот лопнет.
Госпожа Бьёрк уже тоскует по своей постели, по своей кухне, по знакомым запахам, по жизни, к которой она привыкла и которая требует от нее одного — быть приятным дополнением к интерьеру.
Злясь на самое себя, она закуривает еще одну сигарету. К черту все, что можно не доводить до конца. Госпожа Бьёрк еще упорствует, хотя хватка ее ослабла. В кармане у нее ключ от виллы в Энебюберге. Какая задняя мысль помешала ей положить его рядом с прощальным письмом?
За столиком кафе госпожа Бьёрк вдруг отчетливо осознает, что она наивная дурочка и нечего воображать о себе слишком много, ее попытка сбежать непродуманна, несерьезна и глупа, и лучше синица в руках, чем журавль в небе, и нельзя рисковать всем, что построено с таким трудом, ради того, чтобы поесть мороженого на Испанской лестнице.
И она отвечает самой себе, что это чистая правда, а она об этом не подумала, но выходит, все так и есть, и вообще — ой, какая же я дура!
Если уж Сатана обречен искушать людей, пусть связывается с твердокаменными вроде Иисуса, а не с такими слабаками, как она.
Если уж Сатане положено искушать, пусть пробует свое искусство на тех, кто без колебания говорит: «Изыди, Сатана!» или «Не искушайте Господа Бога Вашего», а не «Собственно-я-бы-не-должна-хотя-не-знаю-может-все-же-отчасти-ладно-пусть-я-согласна!»
В восемь часов госпожа Бьёрк говорит восставшему ангелу:
— Мне очень жаль, но мне это не под силу. Я очень хотела, но, к сожалению, не решаюсь. Не гляди на меня так. Пусть лучше все останется, как было. И не смейся надо мной. Я ведь все же сделала попытку — а что, разве не сделала?
В восемь часов она сдается и, волоча свой тяжелый чемодан, пускается в обратный путь, домой.
Когда она сходит с автобуса в Энебюберге, уже совсем стемнело. Районное уличное управление из экономии зажигает фонари через один. Эти одинокие фонари служат маяком и местом привала госпоже Бьёрк, волокущей тяжелый чемодан мимо мормонской церкви, мимо дома для престарелых и сада, сплошь заросшего папоротником.
Вдали слышится знакомый сигнал машины, с которой продают хозяйственную утварь. Каждый раз, когда госпожа Бьёрк слышит этот сигнал, ее охватывает нетерпение, словно ей надо куда-то торопиться. Каждый раз, когда она его слышит, у нее возникает ощущение, будто она что-то упускает.
Что-то важное. С привкусом карамели.
Все это чертовски обидно. Мечта о счастье каждый раз разбивается вдребезги. Госпожа Бьёрк убедилась бы в этом уже нынешним вечером, если бы стойко держалась за свое решение.
Человек, выпущенный в космос без защитного скафандра, проживет всего минуту. За эту минуту один его бок изжарится, другой обледенеет, а на исходе минуты у него закипит кровь.
Мертвое тело долгие годы будет вращаться вокруг земли, пока вращательное движение не иссякнет, и тогда тело начнет падать и, достигнув верхних слоев атмосферы, загорится. А с земли будет казаться, что это вспыхнула и погасла падучая звезда.
И может, у кого-то из обитателей земли исполнится желание.
Вот госпожа Бьёрк уже видит дом, в котором живет. Теперь он ей кажется меньше, чем раньше. В привычную жизнь ее возвращает мысль о том, что надо бы прикупить гравия на дорожку, гравия на ней маловато, а если на гравиевой дорожке не хватает гравия, к чему вообще такая дорожка?
Нашаривая ключ в сумочке, госпожа Бьёрк разглядывает керамическую табличку с именами владельцев виллы — табличку она сделала собственными руками на курсах при районном клубе. Она воображала, что у нее способности к керамике. Куда там! Ее хватило только на то, чтобы формовать из глины таблички, да вырезать на них буквы.
Курам на смех.
