Зе Мария что-то буркнул, стараясь поддержать Жулио, помогая в атаках против богатого эгоистичного друга. «Им доставляет удовольствие быть несправедливыми», — думал Луис Мануэл. Он не был владельцем состояния отца. Другой же, Зе Мария, кривил рот, с тех пор как устроился на работу. Мир не был у него в руках.
Мимо них прошла группа людей. Мальчуган, сидевший на руках у матери, обняв ее за шею, пытался задуть уличный фонарь.
— Это не свеча, Женито!..
Вокзал был почти пустым. Только что ушел поезд, а с ним испарилась поистине смелая, хотя и непостоянная, часть личности Луиса Мануэла. Поезд ушел, визжа, и его призыв, и его клич становились все более далекими. А ночь, эта ночь поглотила его тотчас, как оп отошел от платформы. Поезд ушел, а Луис остался, уже в который раз, пленником своей бесцветной жизни. Оп посмотрел на вокзальные часы, на рельсы, на старушку, сидевшую в углу, как мумия, которая, казалось, ждала смерти или же бессмертия; он ощутил запах металла, еды, краски, сна, запах, казавшийся еще более резким от влажности, и почувствовал внезапный упадок сил. Он облокотился о стену, в то время как Жулио читал расписание, а Зе Мария курил сигарету и приставал к Абилио, чтобы рассказать ему историю с пирушкой.
— У него были отвратительные пальцы, и он запустил их в соус, — услышал он голос последнего, — но я разгадал его игру и отведал тушеного мяса с овощами.
О! При этих словах он почувствовал тошноту. Это были свиньи, невежды.
Вошла девушка с двумя корзинами, висевшими через плечо; лицо ее раскраснелось от тяжести и холода.
— Собачий холод, а? — прокомментировал привратник.
И вот наконец невдалеке послышался гудок поезда. Сквозь туман угадывалось его приближение по неровному пыхтению паровоза. Лишь Сеабра устремился навстречу составу, делая кому-то знаки руками. Вскоре Луис Мануэл увидел стройного юношу, выделявшегося в толпе, окутанной табачным дымом, и улыбавшегося всем.
— Вот и я.
Луис Мануэл крепко пожал ему руку, выразив в этом жесте все то, что нельзя было передать ему словами.
— Я уже знаю вас, Мариньо. Здесь много говорят о вас. По крайней мере… как о живописце.
— Я не заслуживаю такого внимания…
У него были спокойные и ясные глаза. В его облике необычными были волосы, густые и преждевременно тронутые сединой. Шевелюра с пепельным оттенком придавала ему благородство. Сеабра оттолкнул Луиса Мануэла, намереваясь всецело завладеть вниманием вновь прибывшего.
— Пальто там? — спросил Жулио, взяв его чемодан.
— Оно здесь, в воображении. Оно затрудняет движения.
Луис Мануэл вспомнил о советах матери относительно теплой одежды и покраснел.
— Ты останешься здесь?
Выражение лица Мариньо неожиданно изменилось. Все заметили его суровый и укоризненный взгляд, брошенный на Жулио, который внезапно почувствовал себя неловко. Ответил он властным тоном:
— Об этом поговорим позднее.
У выхода с вокзала Луис Мануэл попытался заметить в выражении его лица какой-либо след недавнего инцидента. Но вновь прибывший был невозмутим. Жулио, казалось, погрузился в свои мысли. Для Луиса Мануэла настал момент сказать ему дружеское слово.
— Ты можешь рассчитывать на меня, если тебе что-то будет нужно.
Жулио провел рукой по его плечу, ничего не ответив. Но этот жест означал все, что хотел услышать Луис Мануэл.
— Пойдемте согреем наши желудки горячим напитком, — предложил Сеабра.
— Сказано — сдельно. — И по тону, каким были произнесены эти слова, было видно, что Жулио хотел убедить остальных в том, что к нему вернулась уверенность в самом себе.
И снова они в кафе. Это было время, которое Луису Мануэлу особенно нравилось. Тишина, табачный дым, сон и уединение, отделявшие одних людей от других. Он чувствовал себя будто бы под действием наркотика. А что делают остальные? Казалось, они наблюдали друг за другом и прежде всего за этим загадочным Мариньо. Абилио прицепился к Жулио: сторожевой пес поднимает тревогу при каждом признаке угрозы. Лицо Сеабры приняло торжественное и строгое выражение, как будто бы кафе являлось уже преддверием ассамблеи, призванной вынести важные решения.
— Что вы будете заказывать, Мариньо?
