Сеабра запросто обращался с доступными девицами, словно они принадлежали к гарему, где он был владельцем и взимал щедрую дань, а Абилио они являлись в мечтах во время бессонницы. Он желал этих девиц, но не таким низменным, греховным желанием, как Сеабра, а стремился возвысить их до любви, бывшей в их жалкой профессии просто расточительством. Абилио чувствовал, что любовь бродит где-то, затаенная в страстных порывах, в мучительном чувстве неудовлетворенности. Ему горячо хотелось воплотить ее наконец в конкретном увлечении. Он считал себя по очереди влюбленным в каждую из служанок пивной, а после того, как однажды в гостиной пансиона увидел Жулио и Мариану, когда Жулио словно украдкой играл на пианино, полученном доной Луз вместе с другой бесполезной утварью в наследство от того, кто сдавал ей дом, после этого Абилио часто думал о девушке Жулио и чувствовал, что влюблен в нее. Это казалось ему грехом, и порой им овладевало искушение признаться другу в своем преступлении и своем несчастье, даже в своем порыве пойти посмотреть на дом Марианы, находящийся в верхней части города. Однако любовная лихорадка утихла, прежде чем он поддался болезненному желанию во всем признаться, чтобы Жулио презирал его, и у Абилио появилось еще одно основание считать, что любовь, как и множество других вещей, ему недоступна, хотя душа У него была полна нерастраченной нежностью, предназначавшейся для любимой.
Несмотря на то, что Абилио захватили поверхностные, но приятные заботы студенческой среды, Жулио продолжал оставаться для него притягательной силой, и он не мог в присутствии Жулио и под влиянием его личности не ощущать презрения к замкнутому кружку преподавателей, живущих в чопорном и обветшалом мире риторики, слепка с парализованной страхом страны, и к студентам, превращающим верхоглядство в славный боевой трофей. Благосклонное внимание Жулио льстило Абилио, и он горячо мечтал, чтобы представился случай воздать за него Жулио каким-нибудь необычным способом.
Пока Жулио делал вид, будто ему совершенно безразличны препирательства доны Луз с постояльцами, и Абилио подмечал в нем кроющуюся под видимой беззаботностью нервозность, Зе Мария, тоже притворяясь равнодушным, встал и подошел к окну посмотреть, что творится на улице. Он чувствовал себя усталым, и эта усталость удерживала его от того, чтобы броситься в самый водоворот событий, как ему обычно было свойственно. Оставаться спокойным, оставаться посторонним наблюдателем, пока мощный поток не направит его вдруг по главному руслу, — вот чего он теперь хотел. Потом он соберет разрозненные факты своей жизни. Но позже, гораздо позже.
Наблюдая легкомысленное поведение товарищей по пансиону, он казался себе взрослым, очутившимся среди подростков. Но таким ли уж наивным все это было? Многие явления, будто бы и не имеющие друг к другу отношения, в последнее время оказались взаимосвязанными, и Зе Мария не мог этого не заметить. Сеабра, Абилио и другие с таинственным видом собирались в таверне на окраине города, а вернувшись оттуда, обменивались непонятными репликами, достаточно красноречивыми, чтобы все ощущали себя участниками знаменательных и грозных событий. Они жаждали героического. Писали на каменных оградах и стенах домов революционные призывы, и эта необходимость выразить свою неудовлетворенность, эта потребность в риске и самопожертвовании были куда важнее, чем еще смутные идеи, формировавшие их мировоззрение. Каждый крамольный лозунг, каждая подстерегавшая их на пустынных улицах тень казались им воплощением решительного действия, драматического и конкретного, которое само по себе способно изменить судьбы мира. Если бы на следующий день их бросили в тюрьму, возложив на них ответственность за катаклизм, они с радостью приняли бы всю вину на себя.
Одновременно с этим беспокойным кипением, прелюдией пробуждения, стремившегося поскорее — заявить о себе, силы реакции укрепляли свои позиции. В университетских центрах волнение росло со дня на день, хотя оно и было замаскировано шумной кампанией, где конфликт с соблюдением или отменой традиций использовался точно боевой штандарт, и, пока таким образом отвлекали внимание студентов, руководство академическими корпорациями ловко прибрали к рукам люди, близкие к правящей верхушке. Власти пытались запугать молодежь. В часы наибольшего скопления народа полицейские ищейки как бы случайно фланировали по университетскому кварталу, военизированные отряды проводили на площадях тренировочные занятия, и все эти приготовления еще сильнее подчеркивали надвигающуюся опасность; ПИДЕ
